Когда-то, давным давно, я отдал свое имя в уплату долга.
"Твоей платой станет то, что для тебя не имеет цены", - сказал мой заимодавец.
Он многое знал о том, с кем имеет дело.
Я отдал ему свое имя,
хотя до сих пор не знаю, что он намеревался с ним делать.
Утратив то, что привязывало меня к вещному миру,
я снова вернулся домой - в край сумрачной пляски,
страну бесконечных метаморфоз,
где нет ничего достаточно постоянного, чтобы отсчитывать от него время.
Когда кто-то, кого я еще не знал, впервые дал жизнь звуков,
которые составили мое новое имя, и я вернулся,
оказалось, что по человеческим меркам прошло очень много времени.
Я не узнавал очертания континентов, и русла рек изменили свой рисунок,
и тела гор стали другими, будто бы горы состарились, дожидаясь меня.
Люди тоже стали другими.
Высокие, смуглые, золотоглазые люди, чей облик был мне знаком,
и их белые дворцы, шпилями башен пронзавшие облака, стали травами и песком.
Чернявые острозубые их потомки, которых я застал после,
превратились в легенду о мифе,
и даже сменившие их светловолосые наездники
превратились в письмена на древних пергаментах.
Но я сразу узнал того, кто назвал мое имя.
Его запах был мне смутно знаком - как всегда мне был
знаком запах людей, что часто подходят к границам нашего мира,
страны, сотканной из проблесков света и танцев.
Он назвал мое имя, и я начал обретать вещную плоть,
снова учиться пользоваться пользоваться ей,
хотя мне и не нравилась плоть этих новых людей.
Слишком мягкой она была, слишком нежной -
так быстро гниет непросмоленная пенька,
по ошибке пущенная на такелаж.
Эти люди лишились зрения, слуха, обоняния и осязания ко всему,
что не могли объять умом,
вот отчего размягчилась их плоть.
Ядом, убивавшим их медленно, сделали они вещный мир,
погрузившись в него целиком,
и не понимали, что тонут.
Тот, что назвал мое имя, был покрепче.
Он хотел выплыть, хотя и догадывался, что никому из его соплеменников
это не суждено.
Он удивился, увидев меня.
"Я думал, тебя не существует", - сказал он.
Если бы у меня уже были плечи, я бы пожал плечами.
"Но ты позвал меня по имени", - ответил я.
"Я не знал, что это твое имя".
"Никто не знал, пока ты не дал жизнь звукам и не создал этим мое имя -
и мое тело".
"Это ведь не значит, что я создал тебя?" - спросил он осторожно,
после минуты раздумий.
Если бы мне уже было, чем смеяться, я бы рассмеялся.
Он мне понравился.
"Мое существование длится много дольше, чем память твоего рода,
и будет длиться много дальше, чем память потомков тех, кто придет после него, - ответил я.
Ты просто назвал мое имя, и оно связало меня с вещным миром,
и оно же облечет меня вещной плотью, когда станет сильнее".
Он промолчал, но я чувствовал его страх.
Он так и не спросил меня, кто я.
Но решился снова произнести вслух мое имя.