Вместо этого в голову приходят мысли, которые нельзя думать. И ты знаешь, что думать их нельзя, и не думаешь, но потом что-то щелкает в голове, кричит визгливо ночная птица, и ты уже не можешь думать ни о чем другом. Эти мысли иссушают, заставляют сжиматься челюсти и кулаки, от них сводит спину и начинает болеть слева в груди. И я мечусь по сумеречному лесу, словно в горячке, и мечтаю о большой белой обезьяне.
пятница, 23 июля 2010
Рассказчик историй
Моя голова - бескрайние сумеречные джунгли. В них постоянно что-то трещит, пищит, свистит, но стоит провести там несколько часов, и перестаешь замечать все эти звуки. Они не просто становятся фоном, они растворяются в безмолвии сумерек. Где-то в джунглях моей головы живет большая белая обезьяна. Иногда я слышу ее крики где-то вдалеке. Я ищу эту обезьяну уже очень долго, мое лицо исхлестано плетями лиан, моя рубашка порвана колючим кустарником, мои ботинки задубели от постоянной сырости, но я никак не могу найти большую белую обезьяну. Мне кажется, что если я увижу ее, то я начну думать о ней и уже не смогу перестать. Пока я просто знаю, что она где-то здесь, думать о ней получается.
Вместо этого в голову приходят мысли, которые нельзя думать. И ты знаешь, что думать их нельзя, и не думаешь, но потом что-то щелкает в голове, кричит визгливо ночная птица, и ты уже не можешь думать ни о чем другом. Эти мысли иссушают, заставляют сжиматься челюсти и кулаки, от них сводит спину и начинает болеть слева в груди. И я мечусь по сумеречному лесу, словно в горячке, и мечтаю о большой белой обезьяне.
Вместо этого в голову приходят мысли, которые нельзя думать. И ты знаешь, что думать их нельзя, и не думаешь, но потом что-то щелкает в голове, кричит визгливо ночная птица, и ты уже не можешь думать ни о чем другом. Эти мысли иссушают, заставляют сжиматься челюсти и кулаки, от них сводит спину и начинает болеть слева в груди. И я мечусь по сумеречному лесу, словно в горячке, и мечтаю о большой белой обезьяне.
четверг, 22 июля 2010
Рассказчик историй
Я лишь молю тебя - не спеши
Не торопись впускать меня в свою душу
делать меня своей сутью
дышать мной вместо воздуха -
я отравлен.
Тебе будет больно.
Не спеши вставать на мою защиту
спасать меня от судьбы
закрывать меня своей грудью -
я сам пройду этот Путь.
Я выбрал его,
и нет никого, в чьих силах
было бы что-либо изменить.
Я этим горжусь -
что еще остается мне кроме гордости
и отчаяния?
Мне не достичь просветления,
если я буду рвать свою душу
в искреннем, но таком лживом порыве
сберечь хоть кого-то.
Ты не спеши. если хочешь дождаться.
Не стремись стать скалою, удерживающей на обрыве
дерево, проросшее в нее корнями.
Попробуй стать деревом,
чьи живые корни не дают
обрушиться камню
и может быть я вернусь - к тебе.



Это к той же страшилочке. Будет еще завершение... наверное.
Не торопись впускать меня в свою душу
делать меня своей сутью
дышать мной вместо воздуха -
я отравлен.
Тебе будет больно.
Не спеши вставать на мою защиту
спасать меня от судьбы
закрывать меня своей грудью -
я сам пройду этот Путь.
Я выбрал его,
и нет никого, в чьих силах
было бы что-либо изменить.
Я этим горжусь -
что еще остается мне кроме гордости
и отчаяния?
Мне не достичь просветления,
если я буду рвать свою душу
в искреннем, но таком лживом порыве
сберечь хоть кого-то.
Ты не спеши. если хочешь дождаться.
Не стремись стать скалою, удерживающей на обрыве
дерево, проросшее в нее корнями.
Попробуй стать деревом,
чьи живые корни не дают
обрушиться камню
и может быть я вернусь - к тебе.



Это к той же страшилочке. Будет еще завершение... наверное.
среда, 21 июля 2010
Рассказчик историй
Говорят, лучше поздно, чем никогда. Так говорят лишь те, кто не узнавал слишком поздно то, чего при таком раскладе было бы лучше не знать никогда.
В тот день, когда удастся наконец, пусть сбиваясь и кривясь от боли, проплясать с алебардой седьмой танец из тех, которым успел научить отец, трое ллэро-таи, Старших Рода, будут ждать в Доме Очага. Они будут говорить долго, уступая друг другу слово, и их голоса будут выворачивать сознание наизнанку, заставлять забывать дышать от изумления и ужаса. Не сразу сможешь вдохнуть, когда узнаешь, что зря привык считать себя - человеком. То, что следовало узнавать, подойдя к верхней границе ступени Мастера Острия, перед тем, как принять звание Повелителя, рухнет на голову острым каменным сколом - в Слепых Жнецах человеческого ненамного больше, чем в Предначальных. Они и есть - Предначальные, которым когда-то захотелось жить как людям.
Давным давно, в начале времен, когда наступала полярная ночь, Предначальные Севера шли искать тепла. Невидящие, немерзнущие, неживущие в вечной своей темноте, они искали живую теплую кровь, чтобы напиться теплой живой силы, так не похожей на то, что составляет их бытие. Люди, живущие по ту сторону белых гор, становились их добычей, и страшнее смерти была судьба тех, кто попадал в ледяные когти. Никому не дано узнать, что вдруг изменилось в порядке вещей, почему нашлись среди Предначальных те, кто устал охотиться за теплом и решил обрести его сам. Как могло придти им решение сделаться людьми? С кем они заключили свой договор? Некому рассказать.
Им удалось обменять свою суть Предначальных на подобие сути смертных. Очень точное, но все же подобие. Но и за это пришлось заплатить дорогую цену. Всю свою силу они отдали за жизнь. Хороший выбор? Плохой? Им было виднее. Только вот просто жить лишенным силы оказалось куда труднее - каждую полярную ночь Предначальные Севера идут искать тепла... И тогда был заключен второй Договор.
Что может быть проще - отдать часть только что приобретенной человечности за часть прежней силы? Что может быть страшнее... Чем меньше человеческого в тебе остается, тем больше ты должен быть похож на человека, если хочешь им остаться. Так появились Слепые Жнецы - те, кто решился на обмен, приняв в ответ неизмеримое число ограничений и риск потеряться в ночи, превратившись в то, чем когда-то были уже не они.
Владеющие Печатью и Владеющие Острием. Те, кому дано перекрывать потоки силы и рвать их. Те, кому способность чувствовать силу мира, дороже способности видеть глазами, что ж, это неудивительно. Те, кто никогда не разводит огня, чтобы ледяная тьма внутри не отступала. Те, кто с определенного момента - с того, когда становятся Повелителями - теряют все больше и больше живого, получая взамен все больше и больше того предначального. И с этого момента они становятся способны справиться с теми, кто каждую полярную ночь идет искать тепла...
- Когда я должен идти?
- А ты сможешь?
- Когда?
- За несколько дней до наступления сумерек придет твой тайро - Идущий рядом. Будь готов.
- Айя, ллэро-таи.
В тот день, когда удастся наконец, пусть сбиваясь и кривясь от боли, проплясать с алебардой седьмой танец из тех, которым успел научить отец, трое ллэро-таи, Старших Рода, будут ждать в Доме Очага. Они будут говорить долго, уступая друг другу слово, и их голоса будут выворачивать сознание наизнанку, заставлять забывать дышать от изумления и ужаса. Не сразу сможешь вдохнуть, когда узнаешь, что зря привык считать себя - человеком. То, что следовало узнавать, подойдя к верхней границе ступени Мастера Острия, перед тем, как принять звание Повелителя, рухнет на голову острым каменным сколом - в Слепых Жнецах человеческого ненамного больше, чем в Предначальных. Они и есть - Предначальные, которым когда-то захотелось жить как людям.
Давным давно, в начале времен, когда наступала полярная ночь, Предначальные Севера шли искать тепла. Невидящие, немерзнущие, неживущие в вечной своей темноте, они искали живую теплую кровь, чтобы напиться теплой живой силы, так не похожей на то, что составляет их бытие. Люди, живущие по ту сторону белых гор, становились их добычей, и страшнее смерти была судьба тех, кто попадал в ледяные когти. Никому не дано узнать, что вдруг изменилось в порядке вещей, почему нашлись среди Предначальных те, кто устал охотиться за теплом и решил обрести его сам. Как могло придти им решение сделаться людьми? С кем они заключили свой договор? Некому рассказать.
Им удалось обменять свою суть Предначальных на подобие сути смертных. Очень точное, но все же подобие. Но и за это пришлось заплатить дорогую цену. Всю свою силу они отдали за жизнь. Хороший выбор? Плохой? Им было виднее. Только вот просто жить лишенным силы оказалось куда труднее - каждую полярную ночь Предначальные Севера идут искать тепла... И тогда был заключен второй Договор.
Что может быть проще - отдать часть только что приобретенной человечности за часть прежней силы? Что может быть страшнее... Чем меньше человеческого в тебе остается, тем больше ты должен быть похож на человека, если хочешь им остаться. Так появились Слепые Жнецы - те, кто решился на обмен, приняв в ответ неизмеримое число ограничений и риск потеряться в ночи, превратившись в то, чем когда-то были уже не они.
Владеющие Печатью и Владеющие Острием. Те, кому дано перекрывать потоки силы и рвать их. Те, кому способность чувствовать силу мира, дороже способности видеть глазами, что ж, это неудивительно. Те, кто никогда не разводит огня, чтобы ледяная тьма внутри не отступала. Те, кто с определенного момента - с того, когда становятся Повелителями - теряют все больше и больше живого, получая взамен все больше и больше того предначального. И с этого момента они становятся способны справиться с теми, кто каждую полярную ночь идет искать тепла...
- Когда я должен идти?
- А ты сможешь?
- Когда?
- За несколько дней до наступления сумерек придет твой тайро - Идущий рядом. Будь готов.
- Айя, ллэро-таи.
Рассказчик историй
Вот и граница гор и степи,
вот и пришло тебе время
остановиться,
стой!
Тебе дальше нельзя.
Ты все равно не спасешь
того, за кем следуешь:
сердце его невесело,
сердце его разрывается,
сердце его занято не тобой.
Не ходи за ним, проклятым,
только сгинешь, красавица,
погубишь его и себя.
Пусть он идет по-над пропастью,
пусть сбивает ноги,
пусть срывает ногти,
может, глаза его откроются,
может, сердце его успокоится,
может он сможет собрать себя воедино
из тех осколков,
что тебе увидать не под силу.
Отпусти же его, красавица,
если сорвется - невелика беда,
если же сможет вернуться -
может быть, сможет вернуться к тебе.



вот и пришло тебе время
остановиться,
стой!
Тебе дальше нельзя.
Ты все равно не спасешь
того, за кем следуешь:
сердце его невесело,
сердце его разрывается,
сердце его занято не тобой.
Не ходи за ним, проклятым,
только сгинешь, красавица,
погубишь его и себя.
Пусть он идет по-над пропастью,
пусть сбивает ноги,
пусть срывает ногти,
может, глаза его откроются,
может, сердце его успокоится,
может он сможет собрать себя воедино
из тех осколков,
что тебе увидать не под силу.
Отпусти же его, красавица,
если сорвется - невелика беда,
если же сможет вернуться -
может быть, сможет вернуться к тебе.



Рассказчик историй
21.07.2010 в 15:44
Пишет AlcoHoller:Император прогнал танцовщиц, не пьет вино
До рассвета час, ему томно, ему темно.
Ожерелье сорвал, и лицо утопил в шелках.
Императору вечно жить, и да будет так.
Император красив как бог. Он чумной и злой,
На разбитый кубок ступит босой ногой,
И придворный художник бросит соболью кисть –
Нитей алых петли в пальцы его вплелись.
URL записиДо рассвета час, ему томно, ему темно.
Ожерелье сорвал, и лицо утопил в шелках.
Императору вечно жить, и да будет так.
Император красив как бог. Он чумной и злой,
На разбитый кубок ступит босой ногой,
И придворный художник бросит соболью кисть –
Нитей алых петли в пальцы его вплелись.
понедельник, 19 июля 2010
Рассказчик историй
Опрокинут жертвенник, треснул камень,
в пыли лежат дары вышних этой земли.
Гневаются владыки, требуют плетьми
гнать жрецов вон из храма по мощеной дороге
улюлюкает толпа, свищет, хохочет
тысячезевым чудовищем
кто-то в шафранных одеждах тайком потирает руки.
излом эпох, что тут скажешь
Закон уступает дорогу Свободе
уступит ли?
Встает из пыли молодой жрец, закрывает грудью
алтарь
выходит из толпы юная девушка -
косы по ветру, юбки по ветру -
подает ему руку
строй покидает нестарый еще командир
обнажает меч, встает над теми,
кто смеет сопротивляться Свободе
Только трое? Глупцы... Смеются владыки
им вторит толпа, напирая
Только жертвенник вдруг с гулким стуком
становится так как стоял
и исходит от него аромат
храмовых благовоний, хлеба и кедра.



в пыли лежат дары вышних этой земли.
Гневаются владыки, требуют плетьми
гнать жрецов вон из храма по мощеной дороге
улюлюкает толпа, свищет, хохочет
тысячезевым чудовищем
кто-то в шафранных одеждах тайком потирает руки.
излом эпох, что тут скажешь
Закон уступает дорогу Свободе
уступит ли?
Встает из пыли молодой жрец, закрывает грудью
алтарь
выходит из толпы юная девушка -
косы по ветру, юбки по ветру -
подает ему руку
строй покидает нестарый еще командир
обнажает меч, встает над теми,
кто смеет сопротивляться Свободе
Только трое? Глупцы... Смеются владыки
им вторит толпа, напирая
Только жертвенник вдруг с гулким стуком
становится так как стоял
и исходит от него аромат
храмовых благовоний, хлеба и кедра.



Рассказчик историй
Ту войну выиграл один человек. Скажете, так не бывает? А оно было, и было недавно - всего-то восемь лет назад, и любой в этой стране, кого ни спроси, от беззубого мальчишки до беззубого старика, любой вам скажет: ту войну выиграл один человек, полковник Самострел. Тогда, правда, он не был еще полковником, да и Самострелом его еще никто не звал.
Был тогда еще не Самострел пехотным капитаном, как он сам любил говорить - из потомственных идиотов, то бишь военным в шестом поколении, в меру амбициозным, в меру молодым, в меру удачливым командиром. На фронт пошел сразу из училища, капитана получил быстро, а выше пойти не сложилось, да он не больно-то и стремился. В атаку, по крайней мере, он шел с куда большим воодушевлением - первые лет пять. А после того, как пошел шестой год сидения в окопах, что-то в капитане сломалось. Это, впрочем, понятно - тогда как раз пошли на убыль ресурсы, люди и воинственный пыл, так что в штабах армий засели за переговоры. И началась такая тоскливая тягомотина - сегодня атакуем, завтра курим, послезавтра территорию сдаем, через неделю отвоевываем - что впору было стреляться.
"Застрелюсь я, право", - зло бросал капитан, отводя людей с политой кровью земли, зная, что если не послезавтра, так через месяц, снова идти по ней в штыковую. И что вы думаете, ведь застрелился.
Тогда переговоры как-то попритухли, а патриотизм вкупе с национальной гордостью как-то поподросли, и наступление продолжалось аж два месяца. Прошли глубоко, ничего не скажешь - до старой нашей границы дошли, и даже закрепиться смогли. Уже и противник начал думать, что оставить все как было - не такая уж плохая идея, да только опять кому-то шлея под хвост попала. Собирают в ставке всех офицеров - половина только с боевого, грязные все, усталые, но веселые - хорошо идем, с огоньком! - и зачитывают наивысочайший приказ: боевые порядки свернуть, территорию противнику сдать и отступить на прежние позиции. Тут капитан и не выдержал: выхватил пистолет из кобуры, к виску приставил и курок спустил. Только вот незадача у него вышла - ординарец его, старшина, на локте повис. Скользнула пуля по кости, кожу с виска сорвала и глаз выбила, а убить - не убила.
Увезли капитана в госпиталь, с отходящими частями вместе. Пролежал он на больничной койке пару месяцев - за те месяцы еще три провинции врагу сдали. А выйдя из госпиталя и в полк вернувшись, поднял капитан мятеж. Ну, как мятеж - вышел утром перед строем и сказал: "Кому вся эта поебень надоела - шаг вперед". Так и сказал, чем хочешь поклянусь. А строй молчит - ну что тут скажешь, когда офицер такое спрашивает? А капитан тогда плюнул на землю и сказал: "Ну и хер с вами. Один воевать пойду. Сил уже нет это все терпеть. Застрелился вон - и то не помогло". Повернулся он и пошел прочь. А строй, как стоял, так и пошел за ним. Развернутым боевым.
А у старой границы капитана и его полк - там уже не полк, там бригада полноценная была - снова догнал наивысочайший приказ. Только на этот раз получил капитан наивысочайшее благословение идти вперед, пока не упрется - куда получится. Потому что пошла за капитаном вся армия - и удержать их уже ни у кого не получалось...
Так и получилось, что выиграл ту войну один человек - когда плюнул на плац и пошел вперед один...
- Опять врешь, старшина? - в караулку входит невысокий коренастый человек в потертом, но ладно сидящем мундире. Черная повязка на правом глазу придает ему немного разбойничий вид, особенно когда фуражку он держит в руках. Молодежь вскакивает, вытягивается по форме, и не садится, даже получив команду "вольно".
- Никак нет, господин полковник! - рапортует улыбающийся в усы старшина. - Провожу с молодыми бойцами нравственно-идеологическую подготовку!
- Пойдем, старшина. Время.
Старшина выходит вслед за офицером, подмигивая солдатам. Когда они отходят на пару десятков шагов, он догоняет своего командира и кладет руку ему на плечо.
- С днем рождения, полковник. Десять лет, взрослый мальчик.
- Десять лет, - откликается полковник Самострел и улыбается - широко, от всей души. - Спасибо тебе, старшина.
Был тогда еще не Самострел пехотным капитаном, как он сам любил говорить - из потомственных идиотов, то бишь военным в шестом поколении, в меру амбициозным, в меру молодым, в меру удачливым командиром. На фронт пошел сразу из училища, капитана получил быстро, а выше пойти не сложилось, да он не больно-то и стремился. В атаку, по крайней мере, он шел с куда большим воодушевлением - первые лет пять. А после того, как пошел шестой год сидения в окопах, что-то в капитане сломалось. Это, впрочем, понятно - тогда как раз пошли на убыль ресурсы, люди и воинственный пыл, так что в штабах армий засели за переговоры. И началась такая тоскливая тягомотина - сегодня атакуем, завтра курим, послезавтра территорию сдаем, через неделю отвоевываем - что впору было стреляться.
"Застрелюсь я, право", - зло бросал капитан, отводя людей с политой кровью земли, зная, что если не послезавтра, так через месяц, снова идти по ней в штыковую. И что вы думаете, ведь застрелился.
Тогда переговоры как-то попритухли, а патриотизм вкупе с национальной гордостью как-то поподросли, и наступление продолжалось аж два месяца. Прошли глубоко, ничего не скажешь - до старой нашей границы дошли, и даже закрепиться смогли. Уже и противник начал думать, что оставить все как было - не такая уж плохая идея, да только опять кому-то шлея под хвост попала. Собирают в ставке всех офицеров - половина только с боевого, грязные все, усталые, но веселые - хорошо идем, с огоньком! - и зачитывают наивысочайший приказ: боевые порядки свернуть, территорию противнику сдать и отступить на прежние позиции. Тут капитан и не выдержал: выхватил пистолет из кобуры, к виску приставил и курок спустил. Только вот незадача у него вышла - ординарец его, старшина, на локте повис. Скользнула пуля по кости, кожу с виска сорвала и глаз выбила, а убить - не убила.
Увезли капитана в госпиталь, с отходящими частями вместе. Пролежал он на больничной койке пару месяцев - за те месяцы еще три провинции врагу сдали. А выйдя из госпиталя и в полк вернувшись, поднял капитан мятеж. Ну, как мятеж - вышел утром перед строем и сказал: "Кому вся эта поебень надоела - шаг вперед". Так и сказал, чем хочешь поклянусь. А строй молчит - ну что тут скажешь, когда офицер такое спрашивает? А капитан тогда плюнул на землю и сказал: "Ну и хер с вами. Один воевать пойду. Сил уже нет это все терпеть. Застрелился вон - и то не помогло". Повернулся он и пошел прочь. А строй, как стоял, так и пошел за ним. Развернутым боевым.
А у старой границы капитана и его полк - там уже не полк, там бригада полноценная была - снова догнал наивысочайший приказ. Только на этот раз получил капитан наивысочайшее благословение идти вперед, пока не упрется - куда получится. Потому что пошла за капитаном вся армия - и удержать их уже ни у кого не получалось...
Так и получилось, что выиграл ту войну один человек - когда плюнул на плац и пошел вперед один...
- Опять врешь, старшина? - в караулку входит невысокий коренастый человек в потертом, но ладно сидящем мундире. Черная повязка на правом глазу придает ему немного разбойничий вид, особенно когда фуражку он держит в руках. Молодежь вскакивает, вытягивается по форме, и не садится, даже получив команду "вольно".
- Никак нет, господин полковник! - рапортует улыбающийся в усы старшина. - Провожу с молодыми бойцами нравственно-идеологическую подготовку!
- Пойдем, старшина. Время.
Старшина выходит вслед за офицером, подмигивая солдатам. Когда они отходят на пару десятков шагов, он догоняет своего командира и кладет руку ему на плечо.
- С днем рождения, полковник. Десять лет, взрослый мальчик.
- Десять лет, - откликается полковник Самострел и улыбается - широко, от всей души. - Спасибо тебе, старшина.
воскресенье, 18 июля 2010
Рассказчик историй
Бывает так, что уходят
не "куда", а "откуда" -
это почти что тот случай.
Только в отличие от многих,
оставивших самое страшное позади,
тебе не нужно вечно бежать от него.
"Остаться должны лишь те, кто захочет сам" -
прошлое тех, кто стоит на Пути
милосердно.
Оно отпускает идущих вперед от себя,
так,
что они идут
"куда", а не "откуда".
Иди туда, куда тянет сердце
за нити, связующие тебя с теми,
к кому ты хочешь придти.
Маяк для тебя горит,
но прежде, чем ступишь
на каменные плиты,
дойди до него в своей душе.



Инги, тебе на дорогу хорошее выпало.
не "куда", а "откуда" -
это почти что тот случай.
Только в отличие от многих,
оставивших самое страшное позади,
тебе не нужно вечно бежать от него.
"Остаться должны лишь те, кто захочет сам" -
прошлое тех, кто стоит на Пути
милосердно.
Оно отпускает идущих вперед от себя,
так,
что они идут
"куда", а не "откуда".
Иди туда, куда тянет сердце
за нити, связующие тебя с теми,
к кому ты хочешь придти.
Маяк для тебя горит,
но прежде, чем ступишь
на каменные плиты,
дойди до него в своей душе.



Инги, тебе на дорогу хорошее выпало.
суббота, 17 июля 2010
Рассказчик историй
Рассказчик историй
Далеко - близко, правы - не правы, до - или после,
живые и мертвые,
люди моей крови стоят
безмолвно за моим плечом.
Им - можно
судить
оценивать
понимать
разрешать
Они уже - еще? - знают,
ради чего можно ставить
посмертие рода
на кон в игре с судьбой.
На каждый закон - четыре канона,
на каждый канон - три броска
слепых костей
на сукно небесной кошмы.
Люди моей крови
мудрее меня
и если они молчат -
я все делаю правильно.
... Закон наша кровь.
Я закрою спиной
людей своего закона.

живые и мертвые,
люди моей крови стоят
безмолвно за моим плечом.
Им - можно
судить
оценивать
понимать
разрешать
Они уже - еще? - знают,
ради чего можно ставить
посмертие рода
на кон в игре с судьбой.
На каждый закон - четыре канона,
на каждый канон - три броска
слепых костей
на сукно небесной кошмы.
Люди моей крови
мудрее меня
и если они молчат -
я все делаю правильно.
... Закон наша кровь.
Я закрою спиной
людей своего закона.

пятница, 16 июля 2010
Рассказчик историй
Дорога домой была долгой. Сооруженные наскоро, но тщательно носилки покачивались в такт широким размеренным шагам, почти прыжкам. Неутомимая, неудержимая волчья побежка...
Мир вокруг был настолько невыносимо ярок, что хотелось выцарапать его изнутри головы сквозь пустые глазницы. Мир обжигал красками, оглушал мириадами звуков, царапал кожу неведомыми раньше ощущениями, но страшнее всего был свет. Невозможно было представить, как те, кто видят глазами, не сходят с ума от всего этого... А еще в мозг ввинчивались голоса лапы:
- А ведь мог когда-нибудь стать Владыкой...
- И ведь решился, мальчишка...
- Потому и решился, что мальчишка...
- Никто кроме него и не смог бы. У него единственного окончательной формы не было.
- И отец у него помнишь, кто был? Повелитель Печати, чуть-чуть до уровня Владыки не добрался...
Хотелось вскинуться, закричать: "Замолчите! Хватит! Почему обо мне - в минувшем несбывшемся? Я же - живой!" Только сил на это не было. Все уходили на то, чтобы заглушить гаденькие голоски, свистящие во внутреннее ухо: "Живо-ой? На-адо же... Уве-ерен?" Голоски не замолкают с того момента, как грудь чуть не разорвало потоком силы, хлынувшей внутрь через провалы на месте глаз. Только тогда они не шептали, кричали в полный голос, и совсем другое, совсем...
Лапа уходит, оставляя дальнейшее целителям, и в наступившей тишине голоски становятся увереннее и гаже. Но уж лучше голоски, чем то, как выгибало назад, почти пополам, почти до сломанной спины, когда вдруг увидел себя чужими глазами. Увидел вместо себя - чудовище. Намного позже получится ощупать себя, убедиться. А пока только взрывающие все нутро вспышки чужих разумов и в глазах каждого - то, что немного похоже на самого себя. В окружении целителей все замирает - благословенны будьте, целители ллеи-эрна, Поглощающие Звуки, - за их барьеры силе не пробиться, сколько бы ее не было, не пустить ни света, ни голосов, ни ощущений. Только от тех, кто шипит-свистит в голове, они не могут избавиться.
"Живо-ой? А-ах, мы жде-ем..."
А вокруг время течет, за ним не успеть, да не очень-то и хочется. Вообще ничего не хочется,ничего не чувствуется: поднимают, обмывают, кормят, заставляют вставать словно кого-то другого. Единственное, что получается само - все трогать и трогать пальцами левой - то, что вместо правой - руку? лапу? В чешую вплавлены, вшиты лоскуты густого меха, откуда-то понятно, что белого. Что это с пальцами? Лишний сустав? Нет, когти. Острые, твердые - вонзить в ладонь - и почти насквозь, кровь течет на простыню. Необратимая трансформа, возвращение из-за точки невозврата. Так не бывает. Вот и голоски говорят:
"Не быва-ает... Не живо-ой. На-аш!"
А потом вдруг опять видишь себя со стороны - иссиня-бледного, только чешуя на правой - руке? лапе? - темная, а мех и волосы белые, чуть-чуть желтоватые, - худого, неподвижного...
- Лето, Айррэл. Там лето.
- Ллэро... Принеси отцовскую алебарду. Она тоже хочет подышать летом.
Мир вокруг был настолько невыносимо ярок, что хотелось выцарапать его изнутри головы сквозь пустые глазницы. Мир обжигал красками, оглушал мириадами звуков, царапал кожу неведомыми раньше ощущениями, но страшнее всего был свет. Невозможно было представить, как те, кто видят глазами, не сходят с ума от всего этого... А еще в мозг ввинчивались голоса лапы:
- А ведь мог когда-нибудь стать Владыкой...
- И ведь решился, мальчишка...
- Потому и решился, что мальчишка...
- Никто кроме него и не смог бы. У него единственного окончательной формы не было.
- И отец у него помнишь, кто был? Повелитель Печати, чуть-чуть до уровня Владыки не добрался...
Хотелось вскинуться, закричать: "Замолчите! Хватит! Почему обо мне - в минувшем несбывшемся? Я же - живой!" Только сил на это не было. Все уходили на то, чтобы заглушить гаденькие голоски, свистящие во внутреннее ухо: "Живо-ой? На-адо же... Уве-ерен?" Голоски не замолкают с того момента, как грудь чуть не разорвало потоком силы, хлынувшей внутрь через провалы на месте глаз. Только тогда они не шептали, кричали в полный голос, и совсем другое, совсем...
Лапа уходит, оставляя дальнейшее целителям, и в наступившей тишине голоски становятся увереннее и гаже. Но уж лучше голоски, чем то, как выгибало назад, почти пополам, почти до сломанной спины, когда вдруг увидел себя чужими глазами. Увидел вместо себя - чудовище. Намного позже получится ощупать себя, убедиться. А пока только взрывающие все нутро вспышки чужих разумов и в глазах каждого - то, что немного похоже на самого себя. В окружении целителей все замирает - благословенны будьте, целители ллеи-эрна, Поглощающие Звуки, - за их барьеры силе не пробиться, сколько бы ее не было, не пустить ни света, ни голосов, ни ощущений. Только от тех, кто шипит-свистит в голове, они не могут избавиться.
"Живо-ой? А-ах, мы жде-ем..."
А вокруг время течет, за ним не успеть, да не очень-то и хочется. Вообще ничего не хочется,ничего не чувствуется: поднимают, обмывают, кормят, заставляют вставать словно кого-то другого. Единственное, что получается само - все трогать и трогать пальцами левой - то, что вместо правой - руку? лапу? В чешую вплавлены, вшиты лоскуты густого меха, откуда-то понятно, что белого. Что это с пальцами? Лишний сустав? Нет, когти. Острые, твердые - вонзить в ладонь - и почти насквозь, кровь течет на простыню. Необратимая трансформа, возвращение из-за точки невозврата. Так не бывает. Вот и голоски говорят:
"Не быва-ает... Не живо-ой. На-аш!"
А потом вдруг опять видишь себя со стороны - иссиня-бледного, только чешуя на правой - руке? лапе? - темная, а мех и волосы белые, чуть-чуть желтоватые, - худого, неподвижного...
- Лето, Айррэл. Там лето.
- Ллэро... Принеси отцовскую алебарду. Она тоже хочет подышать летом.
среда, 14 июля 2010
Рассказчик историй
Какое смешное слово - присяга...
Да кто ты такой, чтобы думать,
что одно твое когда-то данное слово
значит больше, чем воля всех тех,
кто сейчас брызжет пеной и строит из тел
баррикады?
А ты, быть может, и рад, да только...
Вместо крови в венах твоих -
серебристой? алой? - рекой
струится Закон.
И вместо костей в твоем теле -
железо? алмаз? - твой Долг.
И легкие заполняет -
удушьем? свободой? - Честь.
Если так нужно, ты встанешь
один против всех
нерушимой стеной
ты станешь их смертью.
Даже тысяча жалких тварей
не станут сильней
одного
из Тех-кто-Служит.



Да кто ты такой, чтобы думать,
что одно твое когда-то данное слово
значит больше, чем воля всех тех,
кто сейчас брызжет пеной и строит из тел
баррикады?
А ты, быть может, и рад, да только...
Вместо крови в венах твоих -
серебристой? алой? - рекой
струится Закон.
И вместо костей в твоем теле -
железо? алмаз? - твой Долг.
И легкие заполняет -
удушьем? свободой? - Честь.
Если так нужно, ты встанешь
один против всех
нерушимой стеной
ты станешь их смертью.
Даже тысяча жалких тварей
не станут сильней
одного
из Тех-кто-Служит.



Рассказчик историй
Битый лёд почему-то плохо складывается в слова, не говоря уже о вечности.
Это история не должна быть рассказана?
Это история не должна быть рассказана?
Рассказчик историй
Кто сейчас вспомнит о Слепых Жнецах, живших тогда, когда не спали те, кого еще не называли Спящими? Кто поведает о них тем, для кого бездна времен не существует даже в старых-престарых сказках? Кто расскажет о племени воинов-шаманов, наемных солдат, сражавшихся за тех, кто платит, против тех, кто не спит, и никогда не разжигавших огня?
Солдаты косились на них, шептались недобро, со злобным присвистом.
- Эва, сидят, в пепелище пялятся...
- Да чем пялятся-то? Слепые они, как подземные черви.
- А что, есть у них буркалы под повязками-то?
Солдаты злились, глядя на пятерых мужчин, сидящих вокруг старого кострища. Солдат можно было понять - Владетельный, понадеявшись на силу нанятых им Слепых Жнецов, сунулся в самое пекло. А в пекле их сначала взяли в клещи, а потом закрыли в котле. На рассвете солдатам предстояло умереть. Как тут не злиться?
- Что будет делать, ллэро?
- Умирать, Тьелле.
Тьелле тряхнул головой и снова замолчал. Ллэро Эйссо ас-Дойрн, старший Эйссо, обвел взглядом, прожигающим тех, кто не видит, а видит, даже из-под повязки, сидящих рядом с ним. Четверо и один, Когти Вьюги, боевая лапа Острия. Четыре Мастера Острия и он сам, дошедший до ступени Повелителя. Невероятная мощь против людей, пусть даже умеющих собирать силу. Ничто против источника силы. Когда Владетельный Соото заключал договор со Слепыми Жнецами, он не озаботился тем, чтобы сообщить, что его враги смогли пробудить кого-то из низших Предначальных. Видимо, хотел сберечь остатки казны - сила владеющего Печатью стоила немало...
- Да что гадать, - Ройо зло хлопнул себя по бедру правой рукой, когти звонко клацнули по бляхам доспеха. А вот тебе урок, ллэро, не будешь думать слишком громко, да еще когда твои люди уже третьи сутки что натянутая тетива, не отпускают боевую форму ни на мгновение. Даже Айррэл услышал - видно, что услышал, - а ему всего девятнадцать. Жалко парня - девятнадцать лет, а уже Мастер Острия. Им и останется - до следующего рождения, все к тому идет. А Ройо продолжил: - У нас есть хоть что-нибудь, ллэро?
Эйссо покачал головой.
- Если бы был владеющий Печатью... Мастер. Да даже Хранитель...
- Что было бы? - это были первые слова Айррэла с того момента, как они поняли, что умрут, не имея шансов против Предначального.
- Он запечатал бы источник, пусть на несколько мгновений. Источник и берущие из него повязаны крепко, нам бы хватило. Только...
"У тебя будет Хранитель Печати, ллэро. Пусть Владетельный трубит атаку", - голос Айррэла в голове старшего звучит хрустом выгоревшего на солнце мха. Мальчик-мальчик, что же ты собрался сделать?..
"Прямо сейчас. Потом я уже не решусь", - ответ на вновь слишком громкую мысль заставляет Эйссо скрипнуть зубами от гневного бессилия, но решение уже принято ими обоими.
Эйссо ас-Дойрн хотел бы забыть все, что произошло потом, но вряд ли у него это получится и в следующих рождениях. Жнецы стояли в низине, дожидаясь обещанного Айррэлом мгновения, а Мастер Острия ас-Къерн возглавлял ночную атаку. Враг не сразу понял, что произошло: кто бы мог подумать, что обреченные на смерть ударят по тем, кто держит их жизни на кончике клинке? Старший Эйссо видел, как пляшет посреди мельтешащих теней огненный силуэт Айррэла, как пылающие когти его правой руки рвут дрожащие нити чужих жизней.
"Сейчас, ллэро. Я готов" - ожгло, - болью, пламенем, ужасом - не надо... Тем, кто видит, не получается не смотреть, как хрипло хохочущий Айррэл срывает с лица повязку, и когти вонзаются в еще живые глаза...
Страх, страх, очень много страха вокруг. Почему? Неужели они чувствуют?
- Ллэро! - это Тьелле, голос рвется и пропадает где-то в реве воздуха. - Он выходит в трансформу на физическом уровне!
Ищи чужие глаза, через которые ты увидишь то, чего не сможешь потом забыть. Смотри, как мальчишка тянет из себя жилы вместе с жизнью, расплачиваясь за силу, с которой - сможет? не сможет? - справиться. Замирай в отчаянии - помнишь, ради чего он это делает? - и в неуместном испуганном восхищении - все Предначальные и их матерь! - и ощущай на собственной шкуре силу, воющую вихрем вокруг тонкого изломанного силуэта.
- Мастер!.. Мастер Печати! - выдыхает Вирр.
- Как? У него же ступень...
Ройо перебивает спокойный голос Эйссо:
- Владыки. Сейчас он Мастер Печати и Владыка Острия. И если он не сбросит излишки... - он может не договаривать. Как же жалко мальчика...
Посреди вражеских позиций беснуется невероятная, невиданная тварь, кружится, наматывает на левую - руку? лапу! - цепь, на которой волочится другая, не менее невероятная тварь...
"Сейчас, ллэро!" - от прикосновения Айррэла больно так, что Эйссо на долю мгновения оказывается в пустоте.
Еще три доли мгновения - и все закончилось.
Айррэл поднял голову и повернул к старшему пустые глазницы.
- На кого... Я хоть на что-нибудь похож?
- На себя. Немного. Не говори, Повелитель Острия, Мастер Печати ас-Къерн. Подожди немного. Скоро умрет последний из обманувших нас, и мы пойдем домой.
Когда вернулись Вирр, Тьелле и Ройо, повязка на глазах Эйссо не успела просохнуть.
"Надорвался?" - три безмолвных вопроса слились в один.
"Сгорел, но остался жив."
Никто не стал спрашивать - как. Все четверо знали, что такое невозможно.
Солдаты косились на них, шептались недобро, со злобным присвистом.
- Эва, сидят, в пепелище пялятся...
- Да чем пялятся-то? Слепые они, как подземные черви.
- А что, есть у них буркалы под повязками-то?
Солдаты злились, глядя на пятерых мужчин, сидящих вокруг старого кострища. Солдат можно было понять - Владетельный, понадеявшись на силу нанятых им Слепых Жнецов, сунулся в самое пекло. А в пекле их сначала взяли в клещи, а потом закрыли в котле. На рассвете солдатам предстояло умереть. Как тут не злиться?
- Что будет делать, ллэро?
- Умирать, Тьелле.
Тьелле тряхнул головой и снова замолчал. Ллэро Эйссо ас-Дойрн, старший Эйссо, обвел взглядом, прожигающим тех, кто не видит, а видит, даже из-под повязки, сидящих рядом с ним. Четверо и один, Когти Вьюги, боевая лапа Острия. Четыре Мастера Острия и он сам, дошедший до ступени Повелителя. Невероятная мощь против людей, пусть даже умеющих собирать силу. Ничто против источника силы. Когда Владетельный Соото заключал договор со Слепыми Жнецами, он не озаботился тем, чтобы сообщить, что его враги смогли пробудить кого-то из низших Предначальных. Видимо, хотел сберечь остатки казны - сила владеющего Печатью стоила немало...
- Да что гадать, - Ройо зло хлопнул себя по бедру правой рукой, когти звонко клацнули по бляхам доспеха. А вот тебе урок, ллэро, не будешь думать слишком громко, да еще когда твои люди уже третьи сутки что натянутая тетива, не отпускают боевую форму ни на мгновение. Даже Айррэл услышал - видно, что услышал, - а ему всего девятнадцать. Жалко парня - девятнадцать лет, а уже Мастер Острия. Им и останется - до следующего рождения, все к тому идет. А Ройо продолжил: - У нас есть хоть что-нибудь, ллэро?
Эйссо покачал головой.
- Если бы был владеющий Печатью... Мастер. Да даже Хранитель...
- Что было бы? - это были первые слова Айррэла с того момента, как они поняли, что умрут, не имея шансов против Предначального.
- Он запечатал бы источник, пусть на несколько мгновений. Источник и берущие из него повязаны крепко, нам бы хватило. Только...
"У тебя будет Хранитель Печати, ллэро. Пусть Владетельный трубит атаку", - голос Айррэла в голове старшего звучит хрустом выгоревшего на солнце мха. Мальчик-мальчик, что же ты собрался сделать?..
"Прямо сейчас. Потом я уже не решусь", - ответ на вновь слишком громкую мысль заставляет Эйссо скрипнуть зубами от гневного бессилия, но решение уже принято ими обоими.
Эйссо ас-Дойрн хотел бы забыть все, что произошло потом, но вряд ли у него это получится и в следующих рождениях. Жнецы стояли в низине, дожидаясь обещанного Айррэлом мгновения, а Мастер Острия ас-Къерн возглавлял ночную атаку. Враг не сразу понял, что произошло: кто бы мог подумать, что обреченные на смерть ударят по тем, кто держит их жизни на кончике клинке? Старший Эйссо видел, как пляшет посреди мельтешащих теней огненный силуэт Айррэла, как пылающие когти его правой руки рвут дрожащие нити чужих жизней.
"Сейчас, ллэро. Я готов" - ожгло, - болью, пламенем, ужасом - не надо... Тем, кто видит, не получается не смотреть, как хрипло хохочущий Айррэл срывает с лица повязку, и когти вонзаются в еще живые глаза...
Страх, страх, очень много страха вокруг. Почему? Неужели они чувствуют?
- Ллэро! - это Тьелле, голос рвется и пропадает где-то в реве воздуха. - Он выходит в трансформу на физическом уровне!
Ищи чужие глаза, через которые ты увидишь то, чего не сможешь потом забыть. Смотри, как мальчишка тянет из себя жилы вместе с жизнью, расплачиваясь за силу, с которой - сможет? не сможет? - справиться. Замирай в отчаянии - помнишь, ради чего он это делает? - и в неуместном испуганном восхищении - все Предначальные и их матерь! - и ощущай на собственной шкуре силу, воющую вихрем вокруг тонкого изломанного силуэта.
- Мастер!.. Мастер Печати! - выдыхает Вирр.
- Как? У него же ступень...
Ройо перебивает спокойный голос Эйссо:
- Владыки. Сейчас он Мастер Печати и Владыка Острия. И если он не сбросит излишки... - он может не договаривать. Как же жалко мальчика...
Посреди вражеских позиций беснуется невероятная, невиданная тварь, кружится, наматывает на левую - руку? лапу! - цепь, на которой волочится другая, не менее невероятная тварь...
"Сейчас, ллэро!" - от прикосновения Айррэла больно так, что Эйссо на долю мгновения оказывается в пустоте.
Еще три доли мгновения - и все закончилось.
Айррэл поднял голову и повернул к старшему пустые глазницы.
- На кого... Я хоть на что-нибудь похож?
- На себя. Немного. Не говори, Повелитель Острия, Мастер Печати ас-Къерн. Подожди немного. Скоро умрет последний из обманувших нас, и мы пойдем домой.
Когда вернулись Вирр, Тьелле и Ройо, повязка на глазах Эйссо не успела просохнуть.
"Надорвался?" - три безмолвных вопроса слились в один.
"Сгорел, но остался жив."
Никто не стал спрашивать - как. Все четверо знали, что такое невозможно.
вторник, 13 июля 2010
Рассказчик историй
Когда ты устанешь меня не любить,
просто дай мне какой-нибудь знак
Возможно, тогда я смогу наконец
вздохнуть
заплакать
взлететь
умереть
что захочешь.
Как пожелаешь.
Когда ты устанешь мучить меня,
просто закончи это
я сам вложу в твои руки
клинок, который пронзит мое сердце
если захочешь, вскрой мне горло
Как пожелаешь.
Когда ты устанешь...
Просто отпусти меня
любым из тысячи способов
как пожелаешь
если я для тебя хоть что-нибудь значил.



просто дай мне какой-нибудь знак
Возможно, тогда я смогу наконец
вздохнуть
заплакать
взлететь
умереть
что захочешь.
Как пожелаешь.
Когда ты устанешь мучить меня,
просто закончи это
я сам вложу в твои руки
клинок, который пронзит мое сердце
если захочешь, вскрой мне горло
Как пожелаешь.
Когда ты устанешь...
Просто отпусти меня
любым из тысячи способов
как пожелаешь
если я для тебя хоть что-нибудь значил.



Рассказчик историй
Встань и иди.
Повинуйся приказу.
Что с того, что над тобой уже тысячу лет
лежит толща земли
и над тобой цветут травы?
Ты можешь то,
чего не могут живые
и поэтому я приказываю тебе:
встань и иди.
Ты пророс на поверхность
свернутым пикой листом
ты вознесся на небо
росой с лепестков
так что тебе стоит
после всего
после того как ты стоял с поднятой головой
и расправленными плечами
перед тем, кто читал тебе приговор
после того как разбитое зеркало осыпалось
на твое бездыханное тело
что тебе стоит после того
встать и пойти?
Ты не исчез, ты лишь
растворился в мире
пропитав его весь
соком земным
ветром небесным
оглушительным запахом трав
Ты думал, что умер?
Настало время родиться.

Повинуйся приказу.
Что с того, что над тобой уже тысячу лет
лежит толща земли
и над тобой цветут травы?
Ты можешь то,
чего не могут живые
и поэтому я приказываю тебе:
встань и иди.
Ты пророс на поверхность
свернутым пикой листом
ты вознесся на небо
росой с лепестков
так что тебе стоит
после всего
после того как ты стоял с поднятой головой
и расправленными плечами
перед тем, кто читал тебе приговор
после того как разбитое зеркало осыпалось
на твое бездыханное тело
что тебе стоит после того
встать и пойти?
Ты не исчез, ты лишь
растворился в мире
пропитав его весь
соком земным
ветром небесным
оглушительным запахом трав
Ты думал, что умер?
Настало время родиться.

Рассказчик историй
Я желаю тебе счастья.
С днем рождения.
Я люблю тебя.
С днем рождения.
Я люблю тебя.
понедельник, 12 июля 2010
Рассказчик историй
Кто сейчас вспомнит о них, внуках Снежной Матери, детях Вьюги? Кто сейчас может назвать их по именам? Кто сейчас вспомнит о том, что когда-то далеко на Севере, за белыми горами, в краю, где снег тает лишь на месяц, а ночи длятся по полгода, жили Слепые Жнецы, воины-шаманы, не разжигающие огня?
Стремительное северное лето ласкает успевшую порыжеть от солнца макушку, золотит бледным загаром лицо. Под ногами - мягкий ковер зелено-голубого мха, в руках - маленький лук из пахучей белой древесины.
- Попал! Попал! Папа, я попал!
- Айя, Айррэл! Айя!
Отец смеется. Он сидит на пороге, уперев ноги в ступеньку дощатого ската - двери дома на высоте человеческого роста, чтобы не засыпало зимой - и переплетает косу. Отточенные движения его пальцев, будто окутанных волной седых с редкой прочернью волос, завораживают. Он подставляет солнцу лицо, и чуть дрожат ресницы на закрытых глазах. В дверном проеме уютно устроилась отцовская алебарда, - он привез ее откуда-то с юга, здесь ни у кого нет такого оружия, - дышит летом. Отец всегда так говорит.
- Папа, а когда мне можно будет взять твой лук?
Отец смеется, запрокинув голову. Сыну, которому не исполнилось и пяти лет, рано думать об отцовском луке.
- Айя, Айррэл, подожди, мой котенок, всему свое время.
Он всегда выговаривает полное имя, и все остальные вслед за ним. Впервые услышанное много лет спустя "Айри" так и останется чужим, непривычным, будет заставлять вздрагивать. Зато он говорит "мой котенок". Самые ласковые, самые лучшие слова на свете. От них замирает сердце, и на секунду становится трудно дышать.
- Папа...
- Что, котенок?
- Хорошо летом, правда?
- Правда... - он затягивает шнурком косу, закрывает повязкой глаза и легко спрыгивает на землю. С тихим звоном срывается следом алебарда, и отец достает ее из воздуха.
- Папа, научишь?
- Научу, котенок.
Когда зайдет солнце, оно зайдет навсегда. Из-под повязки Слепого Жнеца не видно света. А древко отцовской алебарды окажется коротко, хотя отец казался таким большим тогда, когда его еще можно было увидеть. Зачем тебе отцовская алебарда, Айррэл ас-Къерн, если отец больше никогда не скажет тебе "мой котенок"?
Стремительное северное лето ласкает успевшую порыжеть от солнца макушку, золотит бледным загаром лицо. Под ногами - мягкий ковер зелено-голубого мха, в руках - маленький лук из пахучей белой древесины.
- Попал! Попал! Папа, я попал!
- Айя, Айррэл! Айя!
Отец смеется. Он сидит на пороге, уперев ноги в ступеньку дощатого ската - двери дома на высоте человеческого роста, чтобы не засыпало зимой - и переплетает косу. Отточенные движения его пальцев, будто окутанных волной седых с редкой прочернью волос, завораживают. Он подставляет солнцу лицо, и чуть дрожат ресницы на закрытых глазах. В дверном проеме уютно устроилась отцовская алебарда, - он привез ее откуда-то с юга, здесь ни у кого нет такого оружия, - дышит летом. Отец всегда так говорит.
- Папа, а когда мне можно будет взять твой лук?
Отец смеется, запрокинув голову. Сыну, которому не исполнилось и пяти лет, рано думать об отцовском луке.
- Айя, Айррэл, подожди, мой котенок, всему свое время.
Он всегда выговаривает полное имя, и все остальные вслед за ним. Впервые услышанное много лет спустя "Айри" так и останется чужим, непривычным, будет заставлять вздрагивать. Зато он говорит "мой котенок". Самые ласковые, самые лучшие слова на свете. От них замирает сердце, и на секунду становится трудно дышать.
- Папа...
- Что, котенок?
- Хорошо летом, правда?
- Правда... - он затягивает шнурком косу, закрывает повязкой глаза и легко спрыгивает на землю. С тихим звоном срывается следом алебарда, и отец достает ее из воздуха.
- Папа, научишь?
- Научу, котенок.
Когда зайдет солнце, оно зайдет навсегда. Из-под повязки Слепого Жнеца не видно света. А древко отцовской алебарды окажется коротко, хотя отец казался таким большим тогда, когда его еще можно было увидеть. Зачем тебе отцовская алебарда, Айррэл ас-Къерн, если отец больше никогда не скажет тебе "мой котенок"?
суббота, 10 июля 2010
Рассказчик историй