воскресенье, 22 ноября 2015
Рассказчик историй
Все закончилось ярким весенним утром,
когда юное солнце золотило слюдяные окошки
высокой башни Заклинателя Теней.
Он знал, что будет, и почти не боялся.
Он знал, что будет, и потому смог удержаться рядом со мной,
когда из-за края вещного мира подул
обжигающе холодный ветер,
ветер, пришедший забрать новую тень.
Но этому ветру не тягаться со мной, и он улетел без добычи.
- Вот ты какая, - шепчет мой мальчик, глядя на мой
истинный облик.
- Ты даже красивее, чем я мог представить.
- Пойдем, мальчик мой. Я покажу тебе царство теней,
и подарю мой последний подарок.
Он не спрашивает, что я имею в виду, а лишь кивает -
привычка смертного тела, в которой больше нет нужды.
- Держись за меня крепче, мой мальчик, - говорю я,
и мы покидаем башню, и город, и весь его мир.
Он смотрит на мою страну, и я чувствую его восторг,
и умиротворение, и удовлетворение от того,
что пусть после смерти, но ему удалось познать.
Пожалуй, именно поэтому я провел с ним его жизнь.
Теперь же настало время подарка.
- Ты видишь, как пляшут тени, мой мальчик?
- Да, моя Тень.
- Вот мой подарок тебе: выбери себе сам
посмертие по своему вкусу.
Хочешь - иди к теням, влейся в их пляску,
растворись в них. И не будет больше тебя, будут
лишь тени - такова судьба твоего рода. Ты уйдешь к ним,
и больше не будешь собой - ты будешь всеми, кто был до тебя,
и кто будет после.
А хочешь - можешь остаться - во мне.
Ты все же не будешь собой, но я сохраню твою память,
и стану немного тобой.
Ведь это ты создал мое имя - будет честно, если ты
станешь частью его.
Подумай, мой мальчик, - здесь нет времени,
и спешить тебе некуда.
Он спрашивает меня:
- Ты вернешься к людям?
- Вернусь, - отвечаю я. - Здесь мне нечего делать.
Здесь нельзя создавать, разрушать, изменять -
здесь не за чем наблюдать.
- Тогда я хочу быть с тобой. Хочу быть тобой.
- Ты не сохранишь свое сознание, мальчик.
- И пусть. Я решил.
- Тогда обними меня крепче.
Мое тело начинает меняться. Пройдет два-три дня,
и мальчик, так похожий на старого Заклинателя Теней,
предаст огню тело своего отца,
и отправиться дальше - куда поведет его сердце,
еще недавно бывшее чужим.
когда юное солнце золотило слюдяные окошки
высокой башни Заклинателя Теней.
Он знал, что будет, и почти не боялся.
Он знал, что будет, и потому смог удержаться рядом со мной,
когда из-за края вещного мира подул
обжигающе холодный ветер,
ветер, пришедший забрать новую тень.
Но этому ветру не тягаться со мной, и он улетел без добычи.
- Вот ты какая, - шепчет мой мальчик, глядя на мой
истинный облик.
- Ты даже красивее, чем я мог представить.
- Пойдем, мальчик мой. Я покажу тебе царство теней,
и подарю мой последний подарок.
Он не спрашивает, что я имею в виду, а лишь кивает -
привычка смертного тела, в которой больше нет нужды.
- Держись за меня крепче, мой мальчик, - говорю я,
и мы покидаем башню, и город, и весь его мир.
Он смотрит на мою страну, и я чувствую его восторг,
и умиротворение, и удовлетворение от того,
что пусть после смерти, но ему удалось познать.
Пожалуй, именно поэтому я провел с ним его жизнь.
Теперь же настало время подарка.
- Ты видишь, как пляшут тени, мой мальчик?
- Да, моя Тень.
- Вот мой подарок тебе: выбери себе сам
посмертие по своему вкусу.
Хочешь - иди к теням, влейся в их пляску,
растворись в них. И не будет больше тебя, будут
лишь тени - такова судьба твоего рода. Ты уйдешь к ним,
и больше не будешь собой - ты будешь всеми, кто был до тебя,
и кто будет после.
А хочешь - можешь остаться - во мне.
Ты все же не будешь собой, но я сохраню твою память,
и стану немного тобой.
Ведь это ты создал мое имя - будет честно, если ты
станешь частью его.
Подумай, мой мальчик, - здесь нет времени,
и спешить тебе некуда.
Он спрашивает меня:
- Ты вернешься к людям?
- Вернусь, - отвечаю я. - Здесь мне нечего делать.
Здесь нельзя создавать, разрушать, изменять -
здесь не за чем наблюдать.
- Тогда я хочу быть с тобой. Хочу быть тобой.
- Ты не сохранишь свое сознание, мальчик.
- И пусть. Я решил.
- Тогда обними меня крепче.
Мое тело начинает меняться. Пройдет два-три дня,
и мальчик, так похожий на старого Заклинателя Теней,
предаст огню тело своего отца,
и отправиться дальше - куда поведет его сердце,
еще недавно бывшее чужим.
вторник, 24 февраля 2015
Рассказчик историй
"Не знаю, сколько еще
нам удастся здесь оставаться", -
говорит он, печально оглядывая убранство своей башни.
Я удивлен. Я знаю, он любит свой дом,
и эта любовь делает защиту почти совершенной.
"Ты не стареешь", - говорит он,
и улыбается мне. В его голосе нет ни горечи,
ни зависти, ни сомнения, лишь констатация факта.
Я внимательно смотрю на него человечьими глазами моей плоти.
Мой мальчик уже не юн. Под глазами залегли тени,
по лицу разбежались морщины,
волосы укрыла легкая седина.
"Ты все так же прекрасна, о моя Тень", -
говорит он и касается моего лица.
"Если это так важно, ты должен был сказать мне раньше", -
отвечаю я, разглядывая его новый облик.
Таким он мне нравится. Нравился и прежним.
"Это неважно", - он пожимает плечами.
"Неправда", - улыбаюсь я. "Не лги мне, мой мальчик.
Я буду стареть вместе с тобой".
Благодарность в его глазах поражает меня.
Он не был так счастлив даже в тот день,
когда я взял его тень с собой, показал ей издалека
границы нашего царства.
Мне интересно, что будет, когда придет время
мне увести его за собой навсегда.
Почему-то мне важно предвидеть, насколько
маленький Заклинатель Теней сумел изменить невесомую ткань
почти-бытия, из которой я состою.
нам удастся здесь оставаться", -
говорит он, печально оглядывая убранство своей башни.
Я удивлен. Я знаю, он любит свой дом,
и эта любовь делает защиту почти совершенной.
"Ты не стареешь", - говорит он,
и улыбается мне. В его голосе нет ни горечи,
ни зависти, ни сомнения, лишь констатация факта.
Я внимательно смотрю на него человечьими глазами моей плоти.
Мой мальчик уже не юн. Под глазами залегли тени,
по лицу разбежались морщины,
волосы укрыла легкая седина.
"Ты все так же прекрасна, о моя Тень", -
говорит он и касается моего лица.
"Если это так важно, ты должен был сказать мне раньше", -
отвечаю я, разглядывая его новый облик.
Таким он мне нравится. Нравился и прежним.
"Это неважно", - он пожимает плечами.
"Неправда", - улыбаюсь я. "Не лги мне, мой мальчик.
Я буду стареть вместе с тобой".
Благодарность в его глазах поражает меня.
Он не был так счастлив даже в тот день,
когда я взял его тень с собой, показал ей издалека
границы нашего царства.
Мне интересно, что будет, когда придет время
мне увести его за собой навсегда.
Почему-то мне важно предвидеть, насколько
маленький Заклинатель Теней сумел изменить невесомую ткань
почти-бытия, из которой я состою.
понедельник, 29 сентября 2014
Рассказчик историй
Он показывает мне свою работу - ах,
как он ей гордится!
В стеклянном шаре клубится тьма, видимая лишь на свету.
В сгибах бумажной фигурки мелькают темные язычки пляшущих узоров.
Из маленькой шкатулки слышится тихая музыка.
В нехитрых безделушках заключены тени,
которых мальчик сумел одолеть.
Он рассказывает мне историю каждой из них,
и я слушаю, не улыбаясь при этом.
Так котенок хвалился бы пойманными мышами,
показывая собранные хвостики дракону.
Но я не улыбаюсь - я знаю, что для него
каждая из мышей была сама подобна дракону.
Что же поделать, наши миры так сильно
отличаются друг от друга.
"Я видел царство теней, и оно показалось мне прекрасным", -
говорит он, заглядывая мне в глаза.
Я медленно качаю головой, длинные волосы падают на лицо.
"Ты видел лишь тень от стены на границе.
Из твоего рода никто не смог похвастаться тем, что видел
наши исконные земли, и не солгать".
"Покажи мне", - просит он, прижимаясь щекой к моей ладони.
"Возьми меня с собой, покажи мне!"
"Цена будет слишком высока", - отвечаю я - на просьбу и на ласку.
"Ты думаешь, остальные были слабы, или глупы, или неумелы?
Нет, не были. Но царство теней - для теней, не для людей.
Никто из вас не сможет вынести пребывания в нем.
Вам вашей природой дозволено лишь бродить на границе,
подбирая осколки того, что ветром Возможного забросило
в ваши земли".
"И что, нет никакой возможности?"
"Есть", - говорю я и снова качаю головой.
"Когда ты будешь умирать, я возьму с собой твою тень,
и покажу ей, где ей теперь предстоит быть".
Он вздрагивает, зябко поводит плечами.
Людская концепция смерти всегда казалась мне
немного порочной,
возможно, потому, что в их понимании я бессмертен.
"Когда ты станешь сильнее", - говорю я и запускаю пальцы в его волосы, -
"Когда ты станешь сильнее, я проведу тебя чуть ближе к стене".
Он опять говорит звуки моего имени,
и я довольно жмурюсь, впитывая их вкус, и цвет, и запах.
Почему я так привязан к людскому, вещному миру,
к людям с их непонятной страстью
к непонятному, необъятному, непознаваемому?
Она убивает их - и в то же время
делает ни на что не похожими. Не похожими на меня.
как он ей гордится!
В стеклянном шаре клубится тьма, видимая лишь на свету.
В сгибах бумажной фигурки мелькают темные язычки пляшущих узоров.
Из маленькой шкатулки слышится тихая музыка.
В нехитрых безделушках заключены тени,
которых мальчик сумел одолеть.
Он рассказывает мне историю каждой из них,
и я слушаю, не улыбаясь при этом.
Так котенок хвалился бы пойманными мышами,
показывая собранные хвостики дракону.
Но я не улыбаюсь - я знаю, что для него
каждая из мышей была сама подобна дракону.
Что же поделать, наши миры так сильно
отличаются друг от друга.
"Я видел царство теней, и оно показалось мне прекрасным", -
говорит он, заглядывая мне в глаза.
Я медленно качаю головой, длинные волосы падают на лицо.
"Ты видел лишь тень от стены на границе.
Из твоего рода никто не смог похвастаться тем, что видел
наши исконные земли, и не солгать".
"Покажи мне", - просит он, прижимаясь щекой к моей ладони.
"Возьми меня с собой, покажи мне!"
"Цена будет слишком высока", - отвечаю я - на просьбу и на ласку.
"Ты думаешь, остальные были слабы, или глупы, или неумелы?
Нет, не были. Но царство теней - для теней, не для людей.
Никто из вас не сможет вынести пребывания в нем.
Вам вашей природой дозволено лишь бродить на границе,
подбирая осколки того, что ветром Возможного забросило
в ваши земли".
"И что, нет никакой возможности?"
"Есть", - говорю я и снова качаю головой.
"Когда ты будешь умирать, я возьму с собой твою тень,
и покажу ей, где ей теперь предстоит быть".
Он вздрагивает, зябко поводит плечами.
Людская концепция смерти всегда казалась мне
немного порочной,
возможно, потому, что в их понимании я бессмертен.
"Когда ты станешь сильнее", - говорю я и запускаю пальцы в его волосы, -
"Когда ты станешь сильнее, я проведу тебя чуть ближе к стене".
Он опять говорит звуки моего имени,
и я довольно жмурюсь, впитывая их вкус, и цвет, и запах.
Почему я так привязан к людскому, вещному миру,
к людям с их непонятной страстью
к непонятному, необъятному, непознаваемому?
Она убивает их - и в то же время
делает ни на что не похожими. Не похожими на меня.
четверг, 14 августа 2014
Рассказчик историй
Если ты когда-нибудь задумаешься о ремесле рассказчика историй, просто вспомни:
нечто похожее всегда звучит в моей голове. Всегда.
Прослушать или скачать Impalement And Cruxifiction Of бесплатно на Простоплеер
нечто похожее всегда звучит в моей голове. Всегда.
Прослушать или скачать Impalement And Cruxifiction Of бесплатно на Простоплеер
Рассказчик историй
Хотя я еще не настолько оброс вещной плотью, чтобы чувствовать запахи,
этот я узнаю всегда.
"Дай угадаю, - говорю я медленно, наслаждаясь забытой возможностью рождать звуки. -
Ты единственный из тех, кого ты знаешь,
кто отваживается искать мудрости в тенях".
Он кажется смущенным. Как же он молод! Даже по меркам их краткоживущего рода,
не говоря уже о моих.
"Так и есть, - отвечает он. - Они считают меня безумцем и боятся меня".
Я улыбаюсь.
"А кем считаешь себя ты сам?"
Он встает, одергивает рубашку и со смесью страха и гордости
смотрит в мои глаза, в которых еще не перестала клубиться
призрачная пляска моей родины.
"Я - заклинатель теней", - говорит он,
и я смеюсь.
Я хохочу во все горло, чувствуя вибрацию связок, и воздух в груди,
и напряжение диафрагмы.
"Почему ты смеешься? - спрашивает он. - Я же призвал тебя".
"Ты создал мое имя, - поправляю я его. - Это совсем не одно и то же.
Ты поймешь, рано или поздно".
Я вижу обиду. И неуверенность. И вожделение.
Вещная плоть, которой обрастает моя сущность, является плотью
молодой человеческой женщины.
Вот что он держал в своем сердце, когда создавал звуки моего имени.
Мне все равно: это тело выглядит достаточно сильным,
чтобы выдержать меня первое время.
Потом оно станет меняться - а как же иначе? Неужели может остаться неизменным что-то,
чего я касаюсь?
Со временем вещная плоть станет податливой, и я смогу лепить из нее
все, что захочу. А пока в ней живет стремление этого мальчика.
Меня забавляет его отношение. Он будто бы думает, что теперь
я чем-то обязан ему.
Он будто бы думает, что смог приблизиться к природе теней,
бродя у границ нашего царства.
Что ж, он не один. Тот, кому я отдал свое старое имя,
пусть не был человеком, но был столь же самонадеян и полу-осведомлен.
"Что ж, заклинатель теней, - говорю я, не переставая улыбаться (семнадцать мышц
работают для меня!). - Чего ты хочешь?"
"Я еще не решил", - говорит он, и мне становится скучно. Этот ответ значит лишь то,
что на самом деле он не хочет ничего с достаточной силой, чтобы получить.
Даже женщину, чей облик он создал вместе со звуками моего имени.
этот я узнаю всегда.
"Дай угадаю, - говорю я медленно, наслаждаясь забытой возможностью рождать звуки. -
Ты единственный из тех, кого ты знаешь,
кто отваживается искать мудрости в тенях".
Он кажется смущенным. Как же он молод! Даже по меркам их краткоживущего рода,
не говоря уже о моих.
"Так и есть, - отвечает он. - Они считают меня безумцем и боятся меня".
Я улыбаюсь.
"А кем считаешь себя ты сам?"
Он встает, одергивает рубашку и со смесью страха и гордости
смотрит в мои глаза, в которых еще не перестала клубиться
призрачная пляска моей родины.
"Я - заклинатель теней", - говорит он,
и я смеюсь.
Я хохочу во все горло, чувствуя вибрацию связок, и воздух в груди,
и напряжение диафрагмы.
"Почему ты смеешься? - спрашивает он. - Я же призвал тебя".
"Ты создал мое имя, - поправляю я его. - Это совсем не одно и то же.
Ты поймешь, рано или поздно".
Я вижу обиду. И неуверенность. И вожделение.
Вещная плоть, которой обрастает моя сущность, является плотью
молодой человеческой женщины.
Вот что он держал в своем сердце, когда создавал звуки моего имени.
Мне все равно: это тело выглядит достаточно сильным,
чтобы выдержать меня первое время.
Потом оно станет меняться - а как же иначе? Неужели может остаться неизменным что-то,
чего я касаюсь?
Со временем вещная плоть станет податливой, и я смогу лепить из нее
все, что захочу. А пока в ней живет стремление этого мальчика.
Меня забавляет его отношение. Он будто бы думает, что теперь
я чем-то обязан ему.
Он будто бы думает, что смог приблизиться к природе теней,
бродя у границ нашего царства.
Что ж, он не один. Тот, кому я отдал свое старое имя,
пусть не был человеком, но был столь же самонадеян и полу-осведомлен.
"Что ж, заклинатель теней, - говорю я, не переставая улыбаться (семнадцать мышц
работают для меня!). - Чего ты хочешь?"
"Я еще не решил", - говорит он, и мне становится скучно. Этот ответ значит лишь то,
что на самом деле он не хочет ничего с достаточной силой, чтобы получить.
Даже женщину, чей облик он создал вместе со звуками моего имени.
среда, 13 августа 2014
Рассказчик историй
Когда-то, давным давно, я отдал свое имя в уплату долга.
"Твоей платой станет то, что для тебя не имеет цены", - сказал мой заимодавец.
Он многое знал о том, с кем имеет дело.
Я отдал ему свое имя,
хотя до сих пор не знаю, что он намеревался с ним делать.
Утратив то, что привязывало меня к вещному миру,
я снова вернулся домой - в край сумрачной пляски,
страну бесконечных метаморфоз,
где нет ничего достаточно постоянного, чтобы отсчитывать от него время.
Когда кто-то, кого я еще не знал, впервые дал жизнь звуков,
которые составили мое новое имя, и я вернулся,
оказалось, что по человеческим меркам прошло очень много времени.
Я не узнавал очертания континентов, и русла рек изменили свой рисунок,
и тела гор стали другими, будто бы горы состарились, дожидаясь меня.
Люди тоже стали другими.
Высокие, смуглые, золотоглазые люди, чей облик был мне знаком,
и их белые дворцы, шпилями башен пронзавшие облака, стали травами и песком.
Чернявые острозубые их потомки, которых я застал после,
превратились в легенду о мифе,
и даже сменившие их светловолосые наездники
превратились в письмена на древних пергаментах.
Но я сразу узнал того, кто назвал мое имя.
Его запах был мне смутно знаком - как всегда мне был
знаком запах людей, что часто подходят к границам нашего мира,
страны, сотканной из проблесков света и танцев.
Он назвал мое имя, и я начал обретать вещную плоть,
снова учиться пользоваться пользоваться ей,
хотя мне и не нравилась плоть этих новых людей.
Слишком мягкой она была, слишком нежной -
так быстро гниет непросмоленная пенька,
по ошибке пущенная на такелаж.
Эти люди лишились зрения, слуха, обоняния и осязания ко всему,
что не могли объять умом,
вот отчего размягчилась их плоть.
Ядом, убивавшим их медленно, сделали они вещный мир,
погрузившись в него целиком,
и не понимали, что тонут.
Тот, что назвал мое имя, был покрепче.
Он хотел выплыть, хотя и догадывался, что никому из его соплеменников
это не суждено.
Он удивился, увидев меня.
"Я думал, тебя не существует", - сказал он.
Если бы у меня уже были плечи, я бы пожал плечами.
"Но ты позвал меня по имени", - ответил я.
"Я не знал, что это твое имя".
"Никто не знал, пока ты не дал жизнь звукам и не создал этим мое имя -
и мое тело".
"Это ведь не значит, что я создал тебя?" - спросил он осторожно,
после минуты раздумий.
Если бы мне уже было, чем смеяться, я бы рассмеялся.
Он мне понравился.
"Мое существование длится много дольше, чем память твоего рода,
и будет длиться много дальше, чем память потомков тех, кто придет после него, - ответил я.
Ты просто назвал мое имя, и оно связало меня с вещным миром,
и оно же облечет меня вещной плотью, когда станет сильнее".
Он промолчал, но я чувствовал его страх.
Он так и не спросил меня, кто я.
Но решился снова произнести вслух мое имя.
"Твоей платой станет то, что для тебя не имеет цены", - сказал мой заимодавец.
Он многое знал о том, с кем имеет дело.
Я отдал ему свое имя,
хотя до сих пор не знаю, что он намеревался с ним делать.
Утратив то, что привязывало меня к вещному миру,
я снова вернулся домой - в край сумрачной пляски,
страну бесконечных метаморфоз,
где нет ничего достаточно постоянного, чтобы отсчитывать от него время.
Когда кто-то, кого я еще не знал, впервые дал жизнь звуков,
которые составили мое новое имя, и я вернулся,
оказалось, что по человеческим меркам прошло очень много времени.
Я не узнавал очертания континентов, и русла рек изменили свой рисунок,
и тела гор стали другими, будто бы горы состарились, дожидаясь меня.
Люди тоже стали другими.
Высокие, смуглые, золотоглазые люди, чей облик был мне знаком,
и их белые дворцы, шпилями башен пронзавшие облака, стали травами и песком.
Чернявые острозубые их потомки, которых я застал после,
превратились в легенду о мифе,
и даже сменившие их светловолосые наездники
превратились в письмена на древних пергаментах.
Но я сразу узнал того, кто назвал мое имя.
Его запах был мне смутно знаком - как всегда мне был
знаком запах людей, что часто подходят к границам нашего мира,
страны, сотканной из проблесков света и танцев.
Он назвал мое имя, и я начал обретать вещную плоть,
снова учиться пользоваться пользоваться ей,
хотя мне и не нравилась плоть этих новых людей.
Слишком мягкой она была, слишком нежной -
так быстро гниет непросмоленная пенька,
по ошибке пущенная на такелаж.
Эти люди лишились зрения, слуха, обоняния и осязания ко всему,
что не могли объять умом,
вот отчего размягчилась их плоть.
Ядом, убивавшим их медленно, сделали они вещный мир,
погрузившись в него целиком,
и не понимали, что тонут.
Тот, что назвал мое имя, был покрепче.
Он хотел выплыть, хотя и догадывался, что никому из его соплеменников
это не суждено.
Он удивился, увидев меня.
"Я думал, тебя не существует", - сказал он.
Если бы у меня уже были плечи, я бы пожал плечами.
"Но ты позвал меня по имени", - ответил я.
"Я не знал, что это твое имя".
"Никто не знал, пока ты не дал жизнь звукам и не создал этим мое имя -
и мое тело".
"Это ведь не значит, что я создал тебя?" - спросил он осторожно,
после минуты раздумий.
Если бы мне уже было, чем смеяться, я бы рассмеялся.
Он мне понравился.
"Мое существование длится много дольше, чем память твоего рода,
и будет длиться много дальше, чем память потомков тех, кто придет после него, - ответил я.
Ты просто назвал мое имя, и оно связало меня с вещным миром,
и оно же облечет меня вещной плотью, когда станет сильнее".
Он промолчал, но я чувствовал его страх.
Он так и не спросил меня, кто я.
Но решился снова произнести вслух мое имя.
среда, 30 июля 2014
Рассказчик историй
День меняет ночь, а за днем снова приходит ночь. Но ночи становятся все короче и короче - караван приближается к землям Жнецов. Скоро солнце совсем перестанет прятаться за горизонт и будет светить без устали, смущая непривычных к северному лету людей. А пока оно еще берет себе короткий отдых и уходит ненадолго, словно не желая оставлять без присмотра тех, кто путешествует под ним.
Айррэл выглядит более настороженным, чем раньше. Он знает, что караван вступает в земли, где живет его племя - и обитают те, с кем Жнецы сражаются уже много поколений. Во время переходов Айррэл идет в середине каравана, рядом с повозками, на которых спят, играют и мастерят свои нехитрые поделки дети, - в царстве госпожи Бересклет. Только она, пожалуй, и замечает, как вздрагивают пальцы его правой руки, перебирая когтями невидимые струны. Когда караван останавливается, Айррэл все чаще замирает, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, а потом уходит далеко от повозок. Он возвращается довольно скоро - опытной мастерице два локтя полотна соткать, и жена караван-баши знает: их провожатый кружится там в замысловатом шаманском танце, прощупывает ткань мира, ищет тех, кто может навредить караванщикам.
Когда караван въезжает в первый поселок Жнецов, Айррэл вдруг забирается в крытую арбу госпожи Бересклет, устраивается у нее за спиной в тени полосатого полога. Вроде бы спрятался, а вроде бы и нет.
- Хочешь остаться здесь, Айррэл? - спрашивает у него жена караван-баши.
- Да, госпожа, - еле слышно шелестит у нее за спиной Айррэл. - Можно?
- Конечно, - улыбается женщина, едва успев проглотить обращение "малыш". - Отвык от своих с нами?
- Отвык, - подтверждает Айррэл, сдвигаясь поглубже в тень.
Он не знает, как объяснить доброй женщине, что в последние недели он словно живет без кожи, обнажив все свои чувства, чтобы издали почуять приближение любой из вьюжных тварей по особому отпечатку, что они оставляют на ткани мира - крайне похожему на тот, что оставляют за собой Жнецы. Перепутать невозможно, но быть среди них сейчас - солью по ране.
Айррэл выглядит более настороженным, чем раньше. Он знает, что караван вступает в земли, где живет его племя - и обитают те, с кем Жнецы сражаются уже много поколений. Во время переходов Айррэл идет в середине каравана, рядом с повозками, на которых спят, играют и мастерят свои нехитрые поделки дети, - в царстве госпожи Бересклет. Только она, пожалуй, и замечает, как вздрагивают пальцы его правой руки, перебирая когтями невидимые струны. Когда караван останавливается, Айррэл все чаще замирает, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, а потом уходит далеко от повозок. Он возвращается довольно скоро - опытной мастерице два локтя полотна соткать, и жена караван-баши знает: их провожатый кружится там в замысловатом шаманском танце, прощупывает ткань мира, ищет тех, кто может навредить караванщикам.
Когда караван въезжает в первый поселок Жнецов, Айррэл вдруг забирается в крытую арбу госпожи Бересклет, устраивается у нее за спиной в тени полосатого полога. Вроде бы спрятался, а вроде бы и нет.
- Хочешь остаться здесь, Айррэл? - спрашивает у него жена караван-баши.
- Да, госпожа, - еле слышно шелестит у нее за спиной Айррэл. - Можно?
- Конечно, - улыбается женщина, едва успев проглотить обращение "малыш". - Отвык от своих с нами?
- Отвык, - подтверждает Айррэл, сдвигаясь поглубже в тень.
Он не знает, как объяснить доброй женщине, что в последние недели он словно живет без кожи, обнажив все свои чувства, чтобы издали почуять приближение любой из вьюжных тварей по особому отпечатку, что они оставляют на ткани мира - крайне похожему на тот, что оставляют за собой Жнецы. Перепутать невозможно, но быть среди них сейчас - солью по ране.
вторник, 22 июля 2014
Рассказчик историй
Айррэла любят дети.
Когда караван останавливается на ночевку, дети собираются в пеструю галдящую стайку вокруг Жнеца. Они треплют его, словно большого послушного пса, а Айррэл покорно таскает мелкотню на закорках, подбрасывает весело визжащих смельчаков в воздух, играет с ними в нехитрые детские игры: в жмурки, в ладошки, в "три кувшинчика". Ему не дается игра в камешки, в которую играют россыпью цветных стекляшек, голышей и керамических бусин, и дети радостным визгом отмечают каждую свою победу.
Госпожа Бересклет с улыбкой наблюдает за этой возней. Караван-баши щурит глаза, собирает паутину морщин. Дети заводят песенку, учат Айррэла словам. Его тихий хриплый голос - как рокот водопада на фоне звонких ручьев.
- Айя, славный у нас спутник? Скажи мне, муж мой, зря пугал нас Эйссо-полуночник?
- Айя, славный, госпожа моя, - откликается жене караван-баши. - Да разве нас напугаешь?
Смеются старики, смотрят на ребятню.
Сидит Айррэл, привалясь спиной к колесу арбы, в руках нож и баранья лопатка, на колени белая стружка крошится, голова назад запрокинута, пустые глазницы под повязкой в небо смотрят. Нож в руке мелькает - лишней стружки не снимет, не обрежет хозяина. Сидят вокруг него дети, завороженно следят, как из под ножа выходит не баранья лопатка - зверь снежный с гнутой спиной. Малышка в яркой накидке тянется потрогать - и нож замирает, позволяя маленьким пальчикам ощупать фигурку.
- А кто это, такой... прыгучий? - спрашивает девочка постарше.
- Это снежный кот, - говорит Айррэл.
- А он большой?
Айррэл пожимает плечами. Айррэл убирает нож в ножны и осторожно разводит руками примерно на ширину колеса арбы.
- Вот такой.
Госпожа Бересклет подходит с большим кувшином, разливает по подставленным чашкам теплое питье. Вовсе не пугал их полуночник Эйссо, объяснял: их мальчика Полночь зовет, а ответить Полночи мальчик пока не в силах. Оттого и жизни ему не будет ни среди своих-полуночников, ни среди людей долины. А караванщики между двумя мирами идут-бредут, товары везут, на обмен, на продажу...
- Хотите сказку? Про снежного кота?
Дети хотят.
- Идите к большому костру, буду сказку рассказывать!
Дети визжат, бегут к костру, тащат за собой Айррэла. Двое маленьких повисли на правой руке, ничуть не боясь когтей.
Госпожа Бересклет улыбается.
Когда караван останавливается на ночевку, дети собираются в пеструю галдящую стайку вокруг Жнеца. Они треплют его, словно большого послушного пса, а Айррэл покорно таскает мелкотню на закорках, подбрасывает весело визжащих смельчаков в воздух, играет с ними в нехитрые детские игры: в жмурки, в ладошки, в "три кувшинчика". Ему не дается игра в камешки, в которую играют россыпью цветных стекляшек, голышей и керамических бусин, и дети радостным визгом отмечают каждую свою победу.
Госпожа Бересклет с улыбкой наблюдает за этой возней. Караван-баши щурит глаза, собирает паутину морщин. Дети заводят песенку, учат Айррэла словам. Его тихий хриплый голос - как рокот водопада на фоне звонких ручьев.
- Айя, славный у нас спутник? Скажи мне, муж мой, зря пугал нас Эйссо-полуночник?
- Айя, славный, госпожа моя, - откликается жене караван-баши. - Да разве нас напугаешь?
Смеются старики, смотрят на ребятню.
Сидит Айррэл, привалясь спиной к колесу арбы, в руках нож и баранья лопатка, на колени белая стружка крошится, голова назад запрокинута, пустые глазницы под повязкой в небо смотрят. Нож в руке мелькает - лишней стружки не снимет, не обрежет хозяина. Сидят вокруг него дети, завороженно следят, как из под ножа выходит не баранья лопатка - зверь снежный с гнутой спиной. Малышка в яркой накидке тянется потрогать - и нож замирает, позволяя маленьким пальчикам ощупать фигурку.
- А кто это, такой... прыгучий? - спрашивает девочка постарше.
- Это снежный кот, - говорит Айррэл.
- А он большой?
Айррэл пожимает плечами. Айррэл убирает нож в ножны и осторожно разводит руками примерно на ширину колеса арбы.
- Вот такой.
Госпожа Бересклет подходит с большим кувшином, разливает по подставленным чашкам теплое питье. Вовсе не пугал их полуночник Эйссо, объяснял: их мальчика Полночь зовет, а ответить Полночи мальчик пока не в силах. Оттого и жизни ему не будет ни среди своих-полуночников, ни среди людей долины. А караванщики между двумя мирами идут-бредут, товары везут, на обмен, на продажу...
- Хотите сказку? Про снежного кота?
Дети хотят.
- Идите к большому костру, буду сказку рассказывать!
Дети визжат, бегут к костру, тащат за собой Айррэла. Двое маленьких повисли на правой руке, ничуть не боясь когтей.
Госпожа Бересклет улыбается.
воскресенье, 29 июня 2014
Рассказчик историй
Забавно наблюдать, как я, в периоды неуверенности в себе, начинаю плодить сущности, создавая все новые и новые лица. Стремлюсь занять как можно больше места в мире.
Смешно. Никогда не помогает, но успокаивает.
Смешно. Никогда не помогает, но успокаивает.
пятница, 27 июня 2014
Рассказчик историй
Я до сих пор не могу понять, как люди умудряются жить
только с одним лицом:
носить его день за днем, ночь за ночью, никогда не бывая
другими.
Не верю, что им не хочется хотя бы изредка, хотя бы раз в жизни
снять лицо и выстирать его в холодной проточной воде,
надев на смену другое.
Не могу представить, каково это: жить с одним лицом, в одном теле,
не имея никакой возможности при следующей вспышке пламени
измениться, примерить новую форму,
отдохнуть от себя старого -
или забыть его навсегда.
Не хочу даже думать о том, что бывает, когда находишься рядом с собой
слишком долго и не можешь
выйти из себя, развеяться,
замелькать изломами тени от пляшущих языков
огня.
Хорошо, что этот талант все еще остается при мне.
только с одним лицом:
носить его день за днем, ночь за ночью, никогда не бывая
другими.
Не верю, что им не хочется хотя бы изредка, хотя бы раз в жизни
снять лицо и выстирать его в холодной проточной воде,
надев на смену другое.
Не могу представить, каково это: жить с одним лицом, в одном теле,
не имея никакой возможности при следующей вспышке пламени
измениться, примерить новую форму,
отдохнуть от себя старого -
или забыть его навсегда.
Не хочу даже думать о том, что бывает, когда находишься рядом с собой
слишком долго и не можешь
выйти из себя, развеяться,
замелькать изломами тени от пляшущих языков
огня.
Хорошо, что этот талант все еще остается при мне.
вторник, 23 апреля 2013
Рассказчик историй
Я увидел солнце, а оно почему-то не греет.
В этом городе очень мало неба и какой-то неправильный ветер.
Никогда не думал, что буду скучать по городу, в котором вырос, но там у меня был ветер. Был закат и было бревно над обрывом.
От водохранилища пахло морем.
Я курил дешевые сигареты, и думал, что это пройдет.
В этом городе очень мало неба и какой-то неправильный ветер.
Никогда не думал, что буду скучать по городу, в котором вырос, но там у меня был ветер. Был закат и было бревно над обрывом.
От водохранилища пахло морем.
Я курил дешевые сигареты, и думал, что это пройдет.
воскресенье, 21 апреля 2013
Рассказчик историй
В ремесле рассказчика историй есть кое-что такое, о чем не рассказывают. Кто же, в самом деле, станет рассказывать рассказчику историй, что его ждут истории, которые нельзя рассказать? О да, ждут. Они ждут каждого из нас, охотятся за нами, ищут, идут по тонкому следу из сонной паутины. Ты научишься бояться нерассказываемых историй, но будет уже поздно. Хотя бы одна настигнет тебя, и навеки останется с тобой.
Поэтому мы не любим оставаться одни. Поэтому мы не любим тишины. Поэтому вокруг нас всегда музыка, и даже в полной тишине музыка звучит изнутри головы, заглушая голоса нерассказываемых историй.
В месте, где я живу, слишком много углов. Нерассказываемые истории так любят эти темные углы, они прячутся в тенях, и ждут, пока ты окажешься один и настолько беспечен, чтобы пройти в темноте мимо угла. Стоит только приблизиться, как начинаешь слышать голоса. Голоса твоих вечных спутников, твоих излюбленных безумцев, от которых ты не можешь отказаться, и которым ты не можешь отказать. Мало ли безумных голосов ты слышишь, спросит кто-то незнакомый с нашим ремеслом. О, друг мой, ты не представляешь, о чем говоришь. Ты можешь замолчать, а можешь продолжать говорить. Мне плевать. Твои слова - тень вчерашнего воздуха, нелепое колебание эфира, недоступное моему слуху. Нерассказываемые истории потому и называют нерассказываемыми, что я никогда не смогу рассказать их. Ты мог бы назвать их демонами, пожалуй. Ты уже понял, да? Мне плевать. Это мои демоны ждут меня в темных углах, вцепляясь своими голосами мне в горло и сдавливая связки, не давая издать и звука.
О, мои безумцы, мои несчастные изломанные тени. Кем вы были, почему охотились за мной, ради чего преследовали от меня, и какой смысл в том, что вы меня нашли? Вам бессмысленно задавать вопросы, вы, мое проклятие и моя надежда. Почему ты стоишь на горе изрубленных трупов, сжимая в руке знамя, и единственное, что не дает тебе упасть - это тела, сложившие опору под почти перерубленными ногами? Зачем ты держишь это нелепое знамя, неужели ты не видишь, что остался один среди воющей страшно орды в шлемах в виде змеиных голов? К чему спрашивать, ты не ответишь мне, неведомый воин. Не ответит мне тонкий, восково-бледный юноша, что закусив губу от наслаждения, отточенной бритвой вырезает по коже причудливый узор. Узор набухает алым, и нежная тянущая боль - его награда и его расплата, которую он боится и ждет. Для кого танцуешь ты, юная жрица, для кого на твоем некрасивом плоском лице тремя красками улыбается лицо Всеприимнейшей? Когда тело твое извивается в любовной пляске, никто не в силах уследить за вьющейся в густом из-за пряного дыма в воздухе смертоносной струной. И ты, мой томный игрок, мой нежный маэстро Страх, слышащий хохот Безумного Бога, о чем ты молчишь, когда под твоими ногами рушатся миры?
О, мои гости, вы будете оставаться со мной вечность, пока Бездна не решит, что вам пора меня покинуть. Своих любимых безумцев я не оставляю жаться в углах. Я мастер. Я вожу за собой свои безделушки, свои шкатулки для голосов. Милые ничего не значащие вещи, хранящие в себя шепот одинокой темноты. Когда вы особенно нужны мне, я открываю свои шкатулки и слушаю, слушаю, слушаю вас, растворяюсь в вас, вбираю в себя.
Иногда мои шкатулки пропадают. Я не беспокоюсь о них. Это значит всего-навсего то, что кто-то возьмет милую безделушку в руки. И поймет, что стоило бояться нерассказываемых историй.
Здравствуй, дитя мое. Я научу тебя ремеслу. Только не говори мне, чей голос ты слышишь из темного угла. Он теперь твой.
Поэтому мы не любим оставаться одни. Поэтому мы не любим тишины. Поэтому вокруг нас всегда музыка, и даже в полной тишине музыка звучит изнутри головы, заглушая голоса нерассказываемых историй.
В месте, где я живу, слишком много углов. Нерассказываемые истории так любят эти темные углы, они прячутся в тенях, и ждут, пока ты окажешься один и настолько беспечен, чтобы пройти в темноте мимо угла. Стоит только приблизиться, как начинаешь слышать голоса. Голоса твоих вечных спутников, твоих излюбленных безумцев, от которых ты не можешь отказаться, и которым ты не можешь отказать. Мало ли безумных голосов ты слышишь, спросит кто-то незнакомый с нашим ремеслом. О, друг мой, ты не представляешь, о чем говоришь. Ты можешь замолчать, а можешь продолжать говорить. Мне плевать. Твои слова - тень вчерашнего воздуха, нелепое колебание эфира, недоступное моему слуху. Нерассказываемые истории потому и называют нерассказываемыми, что я никогда не смогу рассказать их. Ты мог бы назвать их демонами, пожалуй. Ты уже понял, да? Мне плевать. Это мои демоны ждут меня в темных углах, вцепляясь своими голосами мне в горло и сдавливая связки, не давая издать и звука.
О, мои безумцы, мои несчастные изломанные тени. Кем вы были, почему охотились за мной, ради чего преследовали от меня, и какой смысл в том, что вы меня нашли? Вам бессмысленно задавать вопросы, вы, мое проклятие и моя надежда. Почему ты стоишь на горе изрубленных трупов, сжимая в руке знамя, и единственное, что не дает тебе упасть - это тела, сложившие опору под почти перерубленными ногами? Зачем ты держишь это нелепое знамя, неужели ты не видишь, что остался один среди воющей страшно орды в шлемах в виде змеиных голов? К чему спрашивать, ты не ответишь мне, неведомый воин. Не ответит мне тонкий, восково-бледный юноша, что закусив губу от наслаждения, отточенной бритвой вырезает по коже причудливый узор. Узор набухает алым, и нежная тянущая боль - его награда и его расплата, которую он боится и ждет. Для кого танцуешь ты, юная жрица, для кого на твоем некрасивом плоском лице тремя красками улыбается лицо Всеприимнейшей? Когда тело твое извивается в любовной пляске, никто не в силах уследить за вьющейся в густом из-за пряного дыма в воздухе смертоносной струной. И ты, мой томный игрок, мой нежный маэстро Страх, слышащий хохот Безумного Бога, о чем ты молчишь, когда под твоими ногами рушатся миры?
О, мои гости, вы будете оставаться со мной вечность, пока Бездна не решит, что вам пора меня покинуть. Своих любимых безумцев я не оставляю жаться в углах. Я мастер. Я вожу за собой свои безделушки, свои шкатулки для голосов. Милые ничего не значащие вещи, хранящие в себя шепот одинокой темноты. Когда вы особенно нужны мне, я открываю свои шкатулки и слушаю, слушаю, слушаю вас, растворяюсь в вас, вбираю в себя.
Иногда мои шкатулки пропадают. Я не беспокоюсь о них. Это значит всего-навсего то, что кто-то возьмет милую безделушку в руки. И поймет, что стоило бояться нерассказываемых историй.
Здравствуй, дитя мое. Я научу тебя ремеслу. Только не говори мне, чей голос ты слышишь из темного угла. Он теперь твой.
среда, 03 апреля 2013
Рассказчик историй
Наши горы помнят тебя, помнят голос твой, песни твои переливчатые,
помнят смех твой жемчужный ласковый, помнят тень твою рядом с тенью гор -
плоть от плоти их, плоть живую от плоти каменной.
Горы помнят людей твоего рода, помнят кровь твою, помнят цвет нитей в полотнище,
что ткала перед твоим рождением твоя бабка.
Наша река помнит тебя, помнит тело твое белое, помнит кожу мраморную,
помнит, как с темных волос ручейками вода стекала на точеные плечи,
помнит, как небеленая рубаха льнула к мокрому телу.
Река помнит тебя, помнит первый твой крик и родильную кровь, унесенную вниз по течению,
помнит славное угощение, что принес ей твой дед, когда ты родилась.
Наши травы помнят тебя, помнят ноги твои босые, помнят легкость шагов,
помнят танец твой, как выходила ты в ясную ночь плясать у костра, когда выросла,
помнят шерсть моего плаща и силу твоих пальцев, помнят запах твоих волос травы.
Травы помнят, какие цветы дарили тебе, помнят каждую травинку, вплетенную в венок,
в душистый венок невесты.
Наши деревья помнят тебя, помнят, как ты за водой ходила, как ягоды собирала,
как рядом с домом сидела, ждала, песенку напевала - нехитрую девичью песенку:
"Ах, куда же мой милый ушел, возвратите его мне, горы".
Деревья помнят тебя, и отца твоего, и мать, и улыбки, и слезы, и печаль, и радость,
все, что видели на своем веку.
Я речною водой твои ноги омою, росой с трав душистых лицо твое омою,
волосы твои заплету, как раньше, осыплю ложе твое цветами.
В изголовье ляжет ветка рябины, на лицо ляжет тканое полотнище,
что встречает нас всех при рожденье и провожает в смерти.
Я запомню тебя, крепче гор, вернее реки, нежнее трав и дольше деревьев,
я запомню тебя.
Отпущу твою душу птицей, пусть возвращается в горы - все мы плоть от их плоти,
плоть живая от плоти каменной.
Я отдам твою плоть горам, а сам сохраню тебя в сердце.
Я запомню тебя живой.
Я запомню.
помнят смех твой жемчужный ласковый, помнят тень твою рядом с тенью гор -
плоть от плоти их, плоть живую от плоти каменной.
Горы помнят людей твоего рода, помнят кровь твою, помнят цвет нитей в полотнище,
что ткала перед твоим рождением твоя бабка.
Наша река помнит тебя, помнит тело твое белое, помнит кожу мраморную,
помнит, как с темных волос ручейками вода стекала на точеные плечи,
помнит, как небеленая рубаха льнула к мокрому телу.
Река помнит тебя, помнит первый твой крик и родильную кровь, унесенную вниз по течению,
помнит славное угощение, что принес ей твой дед, когда ты родилась.
Наши травы помнят тебя, помнят ноги твои босые, помнят легкость шагов,
помнят танец твой, как выходила ты в ясную ночь плясать у костра, когда выросла,
помнят шерсть моего плаща и силу твоих пальцев, помнят запах твоих волос травы.
Травы помнят, какие цветы дарили тебе, помнят каждую травинку, вплетенную в венок,
в душистый венок невесты.
Наши деревья помнят тебя, помнят, как ты за водой ходила, как ягоды собирала,
как рядом с домом сидела, ждала, песенку напевала - нехитрую девичью песенку:
"Ах, куда же мой милый ушел, возвратите его мне, горы".
Деревья помнят тебя, и отца твоего, и мать, и улыбки, и слезы, и печаль, и радость,
все, что видели на своем веку.
Я речною водой твои ноги омою, росой с трав душистых лицо твое омою,
волосы твои заплету, как раньше, осыплю ложе твое цветами.
В изголовье ляжет ветка рябины, на лицо ляжет тканое полотнище,
что встречает нас всех при рожденье и провожает в смерти.
Я запомню тебя, крепче гор, вернее реки, нежнее трав и дольше деревьев,
я запомню тебя.
Отпущу твою душу птицей, пусть возвращается в горы - все мы плоть от их плоти,
плоть живая от плоти каменной.
Я отдам твою плоть горам, а сам сохраню тебя в сердце.
Я запомню тебя живой.
Я запомню.
среда, 27 марта 2013
Рассказчик историй
Опоздал я. На сто лет почти опоздал.
Почему я не шел с ними через Гнилое море?
Почему не шагал под музыку на Чонгарскую гать?
Грязью бы мерзлой захлебнулся.
Почему я не шел с ними через Гнилое море?
Почему не шагал под музыку на Чонгарскую гать?
Грязью бы мерзлой захлебнулся.
понедельник, 25 марта 2013
Рассказчик историй
Что-то во мне не проснется под мартовским снегом,
Раздавлено тяжестью мертвой замерзшей воды.
Живою водой, ее талым рассеянным бегом,
Я буду омыт слишком поздно, за шаг до беды.
Беда моя ждет. Ее тонкие ломкие руки
Воздух хватают у горла в ночной тишине.
Мой ангел устал каждый раз брать меня на поруки.
Я не в обиде. Беда, возвращайся ко мне.
Я помню тебя. Все изгибы точеного тела,
Кудри меж пальцев, багрянец печатей на коже...
Помнишь, беда, как от боли в руках моих пела?
Надеюсь, что помнишь. Я твоею бедою был тоже.
Я был твоим жаром, топил зеркала и осколки
Кровью своей, обжигающим ихором твари,
Рожденной из праха, чудовища с сердцем-иголкой,
Что билось под бронзой и росчерками киновари.
Беда моя, помни: у тварей такая природа,
Раз породив их, вовек не узнаешь покоя.
Мертвой водой пробужденный, с улыбкой урода,
Зверь твой идет, о беда, и идет за тобою.
Раздавлено тяжестью мертвой замерзшей воды.
Живою водой, ее талым рассеянным бегом,
Я буду омыт слишком поздно, за шаг до беды.
Беда моя ждет. Ее тонкие ломкие руки
Воздух хватают у горла в ночной тишине.
Мой ангел устал каждый раз брать меня на поруки.
Я не в обиде. Беда, возвращайся ко мне.
Я помню тебя. Все изгибы точеного тела,
Кудри меж пальцев, багрянец печатей на коже...
Помнишь, беда, как от боли в руках моих пела?
Надеюсь, что помнишь. Я твоею бедою был тоже.
Я был твоим жаром, топил зеркала и осколки
Кровью своей, обжигающим ихором твари,
Рожденной из праха, чудовища с сердцем-иголкой,
Что билось под бронзой и росчерками киновари.
Беда моя, помни: у тварей такая природа,
Раз породив их, вовек не узнаешь покоя.
Мертвой водой пробужденный, с улыбкой урода,
Зверь твой идет, о беда, и идет за тобою.
воскресенье, 24 марта 2013
Рассказчик историй
За окном ледяной ад.
Фимбульветер, великанская зима, готовится к наступлению.
Йотунхейм выставляет три пехотных корпуса и две кавалерийские дивизии.
Звучит несолидно, но они же, блядь, ЙОТУНЫ!
Фимбульветер, великанская зима, готовится к наступлению.
Йотунхейм выставляет три пехотных корпуса и две кавалерийские дивизии.
Звучит несолидно, но они же, блядь, ЙОТУНЫ!
четверг, 21 марта 2013
Рассказчик историй
Не знаю, сколько еще мне удастся протянуть.
Питаемый отзвуком собственных слов, я живу на грани истощения: слова мои уходят в пустоту, в поглощающий их туман и не возвращаются ко мне.
Я чувствую ее приближение. Ее Величество Депрессия уже рядом.
Ее карета уже в моем городе, она едет по моей улице, она ищет мой дом.
Она хорошо знает дорогу.
Сначала холодеют руки. Сначала всегда холодеют руки, потом глаза, а потом холод добирается до сердца, и вот я уже лежу, изогнувшись в предпоследней судороге бессмысленным ледяным торосом.
Пустота-пустота, я не твой.
Питаемый отзвуком собственных слов, я живу на грани истощения: слова мои уходят в пустоту, в поглощающий их туман и не возвращаются ко мне.
Я чувствую ее приближение. Ее Величество Депрессия уже рядом.
Ее карета уже в моем городе, она едет по моей улице, она ищет мой дом.
Она хорошо знает дорогу.
Сначала холодеют руки. Сначала всегда холодеют руки, потом глаза, а потом холод добирается до сердца, и вот я уже лежу, изогнувшись в предпоследней судороге бессмысленным ледяным торосом.
Пустота-пустота, я не твой.
суббота, 13 октября 2012
Рассказчик историй
Деревня стояла в ложбине между двумя перевалами, а в скалах над деревней жил отшельник.
Деревенские почитали его чудотворцем, этого седого улыбчивого старика, чудотворцем и немного безумцем. Они приносили съестное в плетеных из длинных полос коры туесах к подножию горной тропы и говорили: "Для нашего маленького святого". Отшельник изредка оставлял свою горную хижину и спускался в деревню, посидеть немного в харчевне, выпить чашечку подогретого вина, поболтать с людьми. Он все время улыбался, этот невысокий худой человек, улыбка морщинами разбегалась к самым вискам. Как мог стать отшельником тот, кто так радовался звукам человеческой речи, так весело смеялся над немудреными шутками? За это и звали старика безумцем.
Хотя ума у отшельника было столько, что можно было смело делить на десятерых, и ни один бы остался обиженным. Маленький святой лечил хвори и раны у людей и животных, давал не всегда понятные, но всегда действенные советы, и не просил в ответ ничего. Зато когда он приходил в деревню, у людей всегда находилось то, в чем он нуждался: нож у кузнеца, ткань у ткачихи, миска у гончара.
Больше всех его любили дети - за те истории, которые старик рассказывал, щурясь и улыбаясь всем лицом. Он рассказывал о царях и героях неведомых земель, могучих волшебниках и страшных демонах, о кровавых битвах и мудрых красавицах... Дети слушали, раскрыв рты и восторженно блестя глазами, дети верили словам старика. Взрослые посмеивались, но и сами были не прочь задержаться у белого камня на окраине деревни, на котором сидел отшельник, увлеченный собственными историями.
Однажды старик спустился в деревню крайне взволнованным. Он больше не улыбался, и глубокая вертикальная морщина пролегла между сдвинутыми бровями. Старик говорил всем и каждому, что люди должны из деревни. Да-да, бросить все, что нельзя унести и уйти, потому что иначе им спастись не удастся.
"От чего нам спасаться?" - смеялись люди. "не бывает в наших краях ни оползней, ни обвалов, ни страшных селей".
"Вас погребет лавиной", - чуть не плача, говорил старик. "Жадной человеческой лавиной. Придут с перевала дикие горцы, и убьют всех, кого увидят".
"Нет никаких горцев за перевалом", - отвечали люди. "Там лишь снег и лед, и люди там не живут".
Ни с чем вернулся старик в свою хижину.
А спустя три дня с горной тропы спустился юноша. Он был невысок ростом, тонок станом и красив лицом, а на плече нес большой кривой меч с длинной рукоятью.
"Тот, кого вы называли Маленьким святым, умер", - сказал юноша. "Он был моим дедом".
Деревенские пригляделись, и решили, что юноша и впрямь похож на смешливого старика, что жил в скалах над деревней.
"Я обещал ему, что выполню его последнюю волю", - сказал юноша. "Останусь у вас и послужу вам за то, что были к нему добры".
Юноша действительно остался в деревне. Он брался за любую работу: вскопать огород, подновить колодезный сруб, починить сломанный инструмент или посидеть с захворавшим малышом. Люди быстро привыкли к нему, как будто рядом с ними всегда жил смешливый молодец, не отказывающий никому в помощи.
А потом с перевала лавиной хлынули дикие горцы, которых выгнал с насиженных мест ледник, далеко протянувший свои холодные белые руки. Они визжали от нетерпения, видя перед собой деревню, в которой их ждало свежее мясо и мягкие женщины долины, они выли от предвкушения легкой победы. Но им навстречу вышел невысокий худощавый юноша, не спеша раскручивающий в руках кривой меч на длинной рукояти. И лавина разбилась об одинокий утес. Ни один из косматых дикарей не остался в живых, ни один не смог пройти мимо того, кто стоял намертво, защищая людей за своей спиной.
Когда его вытащили из-под груды тел, юноша еще дышал. Он даже смог подняться на ноги и побрел, не оглядываясь, к горной тропе, тяжело опираясь на свой меч. Его пытались остановить, но он лишь твердил: "Я должен подняться туда один".
Люди отпустили его.
Через три дня они поднялись по тропе к хижине Маленького святого. На ее пороге лежал израненный, изрубленный седой старик. Он был мертв. В руке он сжимал длинную рукоять кривого меча, а на его губах застыла счастливая улыбка.
Деревенские почитали его чудотворцем, этого седого улыбчивого старика, чудотворцем и немного безумцем. Они приносили съестное в плетеных из длинных полос коры туесах к подножию горной тропы и говорили: "Для нашего маленького святого". Отшельник изредка оставлял свою горную хижину и спускался в деревню, посидеть немного в харчевне, выпить чашечку подогретого вина, поболтать с людьми. Он все время улыбался, этот невысокий худой человек, улыбка морщинами разбегалась к самым вискам. Как мог стать отшельником тот, кто так радовался звукам человеческой речи, так весело смеялся над немудреными шутками? За это и звали старика безумцем.
Хотя ума у отшельника было столько, что можно было смело делить на десятерых, и ни один бы остался обиженным. Маленький святой лечил хвори и раны у людей и животных, давал не всегда понятные, но всегда действенные советы, и не просил в ответ ничего. Зато когда он приходил в деревню, у людей всегда находилось то, в чем он нуждался: нож у кузнеца, ткань у ткачихи, миска у гончара.
Больше всех его любили дети - за те истории, которые старик рассказывал, щурясь и улыбаясь всем лицом. Он рассказывал о царях и героях неведомых земель, могучих волшебниках и страшных демонах, о кровавых битвах и мудрых красавицах... Дети слушали, раскрыв рты и восторженно блестя глазами, дети верили словам старика. Взрослые посмеивались, но и сами были не прочь задержаться у белого камня на окраине деревни, на котором сидел отшельник, увлеченный собственными историями.
Однажды старик спустился в деревню крайне взволнованным. Он больше не улыбался, и глубокая вертикальная морщина пролегла между сдвинутыми бровями. Старик говорил всем и каждому, что люди должны из деревни. Да-да, бросить все, что нельзя унести и уйти, потому что иначе им спастись не удастся.
"От чего нам спасаться?" - смеялись люди. "не бывает в наших краях ни оползней, ни обвалов, ни страшных селей".
"Вас погребет лавиной", - чуть не плача, говорил старик. "Жадной человеческой лавиной. Придут с перевала дикие горцы, и убьют всех, кого увидят".
"Нет никаких горцев за перевалом", - отвечали люди. "Там лишь снег и лед, и люди там не живут".
Ни с чем вернулся старик в свою хижину.
А спустя три дня с горной тропы спустился юноша. Он был невысок ростом, тонок станом и красив лицом, а на плече нес большой кривой меч с длинной рукоятью.
"Тот, кого вы называли Маленьким святым, умер", - сказал юноша. "Он был моим дедом".
Деревенские пригляделись, и решили, что юноша и впрямь похож на смешливого старика, что жил в скалах над деревней.
"Я обещал ему, что выполню его последнюю волю", - сказал юноша. "Останусь у вас и послужу вам за то, что были к нему добры".
Юноша действительно остался в деревне. Он брался за любую работу: вскопать огород, подновить колодезный сруб, починить сломанный инструмент или посидеть с захворавшим малышом. Люди быстро привыкли к нему, как будто рядом с ними всегда жил смешливый молодец, не отказывающий никому в помощи.
А потом с перевала лавиной хлынули дикие горцы, которых выгнал с насиженных мест ледник, далеко протянувший свои холодные белые руки. Они визжали от нетерпения, видя перед собой деревню, в которой их ждало свежее мясо и мягкие женщины долины, они выли от предвкушения легкой победы. Но им навстречу вышел невысокий худощавый юноша, не спеша раскручивающий в руках кривой меч на длинной рукояти. И лавина разбилась об одинокий утес. Ни один из косматых дикарей не остался в живых, ни один не смог пройти мимо того, кто стоял намертво, защищая людей за своей спиной.
Когда его вытащили из-под груды тел, юноша еще дышал. Он даже смог подняться на ноги и побрел, не оглядываясь, к горной тропе, тяжело опираясь на свой меч. Его пытались остановить, но он лишь твердил: "Я должен подняться туда один".
Люди отпустили его.
Через три дня они поднялись по тропе к хижине Маленького святого. На ее пороге лежал израненный, изрубленный седой старик. Он был мертв. В руке он сжимал длинную рукоять кривого меча, а на его губах застыла счастливая улыбка.
Рассказчик историй
И душно, и тошно, и страшно.
Завтра я расскажу вам одну историю.
Завтра я расскажу вам одну историю.
вторник, 31 июля 2012
Рассказчик историй
Твоя жизнь - чаша.
Ты наполняешь ее своими чувствами, привязанностями, вещами и людьми, днями своей жизни - всем, что тебя окружает.
Хочешь чего-то нового?
Опустоши чашу. Хотя бы наполовину.
То же тебе скажут и в монастыре Чжоан Чжоу.
Ты наполняешь ее своими чувствами, привязанностями, вещами и людьми, днями своей жизни - всем, что тебя окружает.
Хочешь чего-то нового?
Опустоши чашу. Хотя бы наполовину.
То же тебе скажут и в монастыре Чжоан Чжоу.